суровое решение отца. Он ни разу не взглянул на нее или на мачеху.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что лишаешь меня наследства? – спросил он наконец напряженным голосом. – Ты не можешь просто лишить меня наследства по завещанию. У меня есть доверительная собственность от матери. Ты не можешь ее тронуть…

– Я не могу ее тронуть, Ричард. Но посмотри сначала, что у тебя осталось. Ты обнаружишь, что все растрачено по пустякам.

– Этого просто не может быть…

– Позвони утром в банк.

– Вот уж не думал, что ты ограничишь меня в средствах, – горько усмехнулся Ричард.

– Это не имеет никакого отношения к ограничению в средствах, речь идет о злоупотреблении. Поговори завтра с Тедом Джонсом. Он представит тебе состояние твоих финансов. Ты станешь получать ту же самую заработную плату, если больше не будешь ездить в четырехнедельные увеселительные поездки. Ты ничем не будешь отличаться от других служащих «Беннеттона». Три недели отпуска – это то, что тебе положено. Медицинская страховка. Плюс дополнительная оплата, указанная в контракте.

– Контракт? Какой контракт?

– Джонс изучит его вместе с тобой.

– Ладно, только, возможно, я не поставлю свою подпись на пунктирной линии.

– Ну, не ставь. Это твое дело.

Ричард не сводил глаз с отца, заставляя Тори удивляться глубине горечи и злобе, которые обнаружила в нем только сегодня. Она терзалась, сознавая, что обвинения его отца по большей части соответствовали действительности. Она на себе испытала его расточительность. Однако боль, которую она чувствовала в Ричарде, спрятанную глубоко под спудом этой горечи и злобы, возбуждала в ней желание защитить и поддержать его, успокоить и сказать, что все будет хорошо.

– Ричард, дальше так продолжаться не может, и ты знаешь это сам, – сказал Эллиот Беннеттон с удивительным спокойствием, отхлебнув виски и взглянув сыну прямо в глаза. – Ты не можешь шляться где попало и проматывать деньги так, как ты это делаешь. Простите мою резкость, Тори, но на самом деле все именно так и обстоит. Ваш изумруд во много карат возможно не покажется таким экстравагантным, если вы увидите цифры, проставленные в обязательствах моего сына: лошади для поло, спонсорские обязательства, госпиталь в маленькой деревушке. Я удивлен, что он не купил себе остров. Четыре миллиона истрачено на твой дом, – продолжил он, обращаясь к Ричарду. – Только Бог знает, сколько сотен тысяч ты вложил в автомобили и в подземную стоянку. Похоже, что своей коллекцией произведений искусства ты намерен превзойти Нортона Симона. Твои путешествия становятся все более и более экстравагантными. А твои бесперспективные вложения в кинобизнес? А теперь еще и поло – черт бы его побрал. Ты делаешь это совершенно самостоятельно, прекрасно, можешь продолжать в том же духе, если тебе это нравится…

– Она толкнула тебя на это, разве нет? – Ричард разъяренно повернулся к мачехе, чье лилейно-белое лицо налилось краской.

– Она не имеет к этому никакого отношения.

– Ну конечно!

Начиная, наконец, терять терпение, Эллиот Беннеттон вытянул в сторону сына трясущийся палец:

– Тебе достаточно посмотреть на себя…

– Это она, разве не так? Что происходит, Филлис? Пытаешься украсть еще немножко для себя и своих дочерей?

– Я тебе сказал, что она не имеет к этому никакого отношения, – крикнул Эллиот Бенннеттон, но Филлис, прерывая его, вскочила с места и, стремительно подойдя к Ричарду, отвесила ему оглушительную пощечину.

– Твой отец дал тебе все, – бросила она. – Все! А ты не дал взамен ничего. Ты эгоцентричный испорченный подлец, и это, возможно, научит тебя хоть какой-то скромности. Идея была, несомненно, моя, и я счастлива приписать себе эту заслугу. Я много лет призывала твоего отца сделать это, но он не слушал меня. Он чувствовал себя слишком виноватым перед тобой из-за смерти твоей матери. Из-за твоей неспособности быть счастливым, тогда как он счастлив. Пора ему прекратить чувствовать себя виноватым, а тебе почувствовать хоть какую-то ответственность за свою жизнь.

Ричард все еще держался за щеку, по которой его ударила мачеха. Они смотрели друг на друга, давняя неприязнь наконец вырвалась наружу.

– Если тебя интересует мое мнение – впрочем, вряд ли оно тебя интересует, – продолжила Филлис более спокойным тоном, с величественным выражением лица приглаживая свою и без того идеальную прическу, – я думаю, ты должен пойти работать куда-нибудь в другое место. Я думаю, ты должен узнать, что значит самому зарабатывать на жизнь, испытать ощущения гордости и победы, которые приходят вместе с этим. Мне кажется, Ричард, ты не будешь счастлив до тех пор, пока не поймешь, что в тебе достаточно ума и способностей, чтобы справиться с этим. Я знаю, что ты думаешь обо мне, но мне действительно жаль тебя, и я всерьез обеспокоена.

Тори была удивлена, когда глаза Филлис Беннеттон наполнились слезами, и твердость и самообладание сменились неловкостью и смущением.

– Оказывается, я люблю тебя, Ричард. Я знаю, что ты, возможно, никогда в это не поверишь, но это так. В глубине души я действительно уверена, что так нужно сделать. Я буду болеть за тебя больше, чем кто-либо другой. Как и мои дочери, которым, между прочим, не нужно даже медного гроша из твоих денег или денег твоего отца. Я заработала их самостоятельно, и они заработали их самостоятельно, и я уверена, что так и должно быть.

После речи Филлис установилось молчание. Тори чувствовала себя так, как будто она пришла в середине фильма и не знала ни действующих лиц, ни места действия, но все же, доведенная до слез, одобряла любую концовку, которая давала бы каждому желаемое.

Моргая и сдерживая волнение, она смотрела на Ричарда, находя его скорее взбешенным, чем взволнованным.

С жестким выражением лица он изобразил пародию на аплодисменты.

– Браво, Филлис, тебе и твоей великой пуританской трудовой этике. Однако мне вовсе не нужно работать, чтобы понять, что я чего-то стою. Торчание в офисе по восемь часов в день не заставляет меня почувствовать себя хоть в какой-то степени больше человеком, чем развлечения и хобби. Моя жизнь гораздо интереснее потому, что я путешествую, встречаюсь с интересными людьми и занимаюсь интересными вещами. Ты просто завидуешь, и твои ценности – это попросту ценности среднего класса.

Тори была оскорблена, когда он подошел к ней, схватил за запястье, поднял на ноги и сунул ее руку, украшенную перстнем, под нос Филлис.

– Это слишком вызывающе для тебя, Филлис? Это слишком захватывающе? Слишком ослепляет? Ты работаешь до изнеможения, но для чего все это, как не для того, чтобы хорошо проводить время? Знаешь, Филлис, ты на самом деле воспринимаешь жизнь слишком серьезно. И ты, отец, позволил ей увлечь себя. Черт с вами обоими. Я прекрасно справлюсь сам. Мне не доставляет никакого, даже слабенького, удовольствия вкалывать, чтобы зарабатывать баксы, но раз уж на то пошло и нет никаких сомнений в том, что мне придется это делать, то я убежден, что прекрасно с этим справлюсь, вопреки твоему дешевому психоанализу лавочника. Вот так, черт побери вас обоих. А тебе, Филлис, я советую отказаться от психологии и заняться исключительно одеждой для молодых женщин – там, по крайней мере, ты можешь чувствовать себя на коне.

Выражение страдания на лице Эллиота Беннеттона заставило Тори обернуться к Ричарду в почти немыслимой надежде на примирение, но тот пулей вылетел из комнаты, все еще сжимая ее запястье и увлекая за собой.

Короткое расстояние от пентхауса Беннеттона до дома Дастина Брента показалось бесконечным, а дикая скорость, с которой Ричард преодолевал эту дистанцию, усиливала это ощущение. Тори боялась произнести слово.

Когда они наконец подъехали к железным электронным воротам, перекрывавшим проезд к большому дому в средиземноморском стиле, который теперь напоминал ей маленькую животноводческую ферму, она робко вручила Ричарду пульт, управляющий запором.

Когда ворота отворились, он нетерпеливо включил первую скорость и резко рванул с места. Проехав по