Сперва путешествие на верблюде с непривычки сильно утомляло меня. Постоянная качка так действовала на меня, что к ночи я чувствовал себя совершенно разбитым.

Бедный Сэвэдж страдал еше больше.

Только лорд Рэгнолл, вероятно, раньше ездивший на верблюдах, не испытывал особых неудобств.

Что касается Ханса – тот чувствовал себя превосходно. Он все время менял положение и ехал то по- дамски, то сидя в седле на коленях, как обезьяна на шарманке.

Постепенно я привык к такой езде, и вскоре наши пятьдесят миль в день не особенно утомляли меня.

Мне начинала нравиться жизнь в этой спокойной пустыне.

Днем мы ехали по бесконечной песчаной равнине, по вечерам ели с аппетитом простую пищу и спали под мерцающими звездами до новой зари.

Говорили мы мало.

Вероятно, тишина пустыни накладывала печать на наши уста. Каждый был погружен в свои мысли.

Лично мне казалось, что я живу в каком-то сне. С нашей охраной мы совсем не общались. Думаю, им было запрещено разговаривать с нами.

Эти стройные молчаливые люди общались между собой знаками или отрывистыми словами. К Харуту и Маруту они относились с огромным уважением и повиновался им беспрекословно. Однажды я потерял свой карманный нож. Тогда троим из них было приказано вернуться назад и отыскать его. Только на восьмой день они догнали нас, почти выбившись из сил и потеряв одного верблюда, но с моим ножом, который передали мне с поклоном.

Сознаюсь, мне стало очень стыдно.

С Харутом и Марутом вплоть до самых границ Земли кенда мы почти не разговаривали.

Так мы прошли около пятисот миль, останавливаясь в маленьких оазисах напоить верблюдов и отдохнуть.

Наконец характер местности начал меняться.

Стала попадаться трава, потом кусты и деревья и среди них даже дикие козы.

Отъехав в сторону, я убил двух коз, чем вызвал большое удивление у нашей стражи, очевидно, никогда не видавшей стрельбы из ружья.

В этот вечер мы с удовольствием поели дичи, так как давно уже не ели свежего мяса.

В последние дни мы заметили, что наши стоянки стали непохожи на прежние. Верблюдов уже не отпускали пастись далеко от лагеря, наш багаж складывали около самых палаток и к нему ставили стражу.

Я спросил у Харута о причине этих предосторожностей.

– Потому что мы на границе Земли кенда, – ответил он, – через четыре дня мы будем на месте.

– Зачем же предосторожности против своего народа? Они встретят вас…

– Копьями, Макумацан. Заметь, что кенда составляют два народа. Мы, белые кенда, имеем свою отдельную территорию. Но путь к нам лежит через землю черных кенда, которые всегда могут напасть на нас, особенно если увидят, что с нами чужестранцы. Черные кенда значительно превосходят нас числом, но они не нападают на нашу землю, ибо боятся проклятия Небесного Дитяти. Однако если они встречают нас на своей земле, они убивают нас; точно так же и мы поступаем с ними, когда они приходят на нашу землю.

– Значит, между вами существует постоянная вражда?

– Вражда, которая закончится большой войной, где должны погибнуть черные или белые кенда. Или, быть может, оба народа погибнут вместе. Вот почему мы просили тебя, Макумацан, быть нашим гостем, – с поклоном закончил Харут и удалился, прежде чем я успел что-нибудь ответить.

– Похоже на то, – заметил я Рэгноллу, – что нас везут сражаться за Харута, Марута и Ко.

Ночь прошла спокойно.

На заре следующего дня мы двинулись в дальнейший путь местностью, становившейся все более и более плодородной. Уже стали попадаться целые стада антилоп, но людей не было видно.

Во время очередной остановки на отдых Харут провел нас на возвышенное место, откуда открывался вид миль на пятьдесят вперед.

Перед нами лежала обширная равнина, представлявшая, вероятно, дно высохшего озера. По ней было рассыпано множество деревушек и отдельных домиков. С востока и запада равнину пересекала река, разветвлявшаяся на несколько протоков. Далеко на горизонте виднелся высокий холм, покрытый густой растительностью.

– Вот Земля кенда, – сказал Харут, – по эту сторону реки Тавы живут черные кенда, а по ту – белые.

– А что это за холм? – спросил я.

– Это священная гора, дом Небесного Дитяти, куда не может ступить ничья нога, кроме жрецов Дитяти.

– А если кто ступит? – спросил я.

– Он умрет, Макумацан.

– Значит, ее охраняют?