– Как видно, – сказал он, – уши мои набили ложью, но где правда, я не могу сказать. Что же, если женщина бросила мужа по его собственному желанию, то ее вина отпадает. Теперь что ты можешь сказать относительно колдовства, которым ты опутала Умбелази и этим заставила начать войну в стране?

– Немногое я могу сказать, и неудобно мне об этом говорить, – ответила Мамина, скромно опуская голову. – Единственные чары, которыми я привлекала к себе Умбелази, заключаются здесь, – и она дотронулась до своих прекрасных глаз, – и здесь, – и она дотронулась до своих алых губ, – и в моем теле, которое все мужчины находят таким красивым. А что касается войны, то какое отношение имею я к ней? Я никогда не говорила о ней с Умбелази. С ним, который был мне так дорог, – и слезы потекли по ее лицу, – я говорила только о любви. Неужели за то, что небо одарило меня красотой, которая привлекает к себе мужчин, меня следует казнить как колдунью?

Никто, казалось, не мог найти на это ответа. Таким образом, отпало и это обвинение, и оставалось первое и самое серьезное обвинение – что это она, Мамина, убила ребенка Нэнди, а не ее муж Мазапо.

Когда это обвинение было выдвинуто против нее, то первый раз я увидел, что тревога промелькнула в ее глазах.

– О король, с этим делом уже давно покончено, когда великий Зикали раскрыл, что Мазапо, мой муж, был колдун, и за это преступление был приговорен к смерти. Разве меня нужно снова судить за это?

– Дело обстоит не так, – ответил Панда. – Зикали только открыл, что преступление было совершено при помощи яда, и так как яд был найден у Мазапо, то он был казнен как колдун. Но может быть, не он пользовался ядом?

– Об этом нужно было бы подумать прежде, чем его казнить, – прошептала Мамина. – Но я забыла главное: известно, что Мазапо всегда относился враждебно к дому Сензангакона.

Панда ничего не ответил, а Нэнди встала и сказала:

– Разрешишь ли ты мне вызвать свидетеля по делу об этом яде, отец мой?

Панда кивнул головой, и Нэнди обратилась к одному из членов совета:

– Позови мою служанку Нахану, она ждет за калиткой. Зулус вышел и вскоре вернулся с пожилой женщиной. Оказалось, она нянчила Нэнди и, не выйдя замуж из-за какого-то физического недостатка, навсегда осталась у нее служанкой. Ее все знали и уважали.

– Нахана, – сказала Нэнди, – расскажи королю и его совету то, что ты рассказала мне относительно одной женщины, как она заходила в мою хижину перед смертью моего ребенка и что она там делала. Скажи сперва, здесь ли эта женщина?

– Да, инкозазана, – ответила Нахана. – Вот она сидит. Как можно не узнать ее? – И она указала на Мамину.

– Расскажи же об этой женщине и о ее поступках, – сказал Панда.

– За два вечера до того, как ребенок захворал, я увидела, как Мамина вползла в хижину моей госпожи Нэнди. Я лежала одна в углу большой хижины, и свет от очага не достигал меня. Моей госпожи Нэнди и ее сына не было в это время в хижине. Узнав в женщине Мамину, жену Мазапо, которая была в дружбе с моей госпожой, я предположила, что она пришла навестить ее, и осталась спокойно лежать в углу. Также я не обратила внимания, когда увидела, что она обсыпала маленькую циновку, на которой обыкновенно спал сын моей госпожи, каким-то порошком. Перед тем я слышала, как она обещала инкозазане принести порошок, чтобы вывести насекомых. Мне показалось только странным, что она всыпала порошок также в таз с теплой водой, которая была приготовлена для обмывания ребенка, и, бормоча какие-то слова, положила что-то в солому у дверного отверстия. Я хотела ее спросить, что это значит, но она уже ушла. Немного погодя пришел посланный и сказал мне, что моя старая мать лежала умирающей в своем крале, за четыре дня пути от Нодвенгу, и просила меня навестить ее. Я забыла о Мамине и о порошке и побежала разыскивать свою госпожу Нэнди, чтобы умолять ее разрешить мне пойти к матери. Она разрешила мне там остаться, пока мать не будет похоронена.

Я отправилась. Но мать моя долго еще промучилась, и прошло несколько месяцев, пока я закрыла ей глаза. Затем наступили дни скорби и слез, за которыми последовало несколько дней отдыха, а после них было приступлено к дележу скота, так что в конце концов прошло шесть месяцев, прежде чем я вернулась в услужение к своей госпоже. Здесь я узнала, что Мамина стала второй женой моего господина Садуко, что ребенок моей госпожи умер и что Мазапо, первый муж Мамины, был казнен за убийство ребенка. Но так как все это прошло и Мамина была очень добра ко мне, то мне и в голову не приходило рассказать о порошке, которым она посыпала циновку.

Только после того, как она сбежала с королевичем, я рассказала это своей госпоже. Госпожа в моем присутствии обыскала солому у дверей хижины и нашла там какое-то снадобье, завернутое в мягкую кожу. Вот и все, что я знаю об этом деле, о король.

– Говорит ли эта женщина правду, Нэнди? – спросил Панда. – Или она лжет, как все остальные?

– Не думаю, отец мой. Смотри, вот «мути» (снадобье), которое Нахана и я нашли спрятанным в дверях хижины.

И она положила на землю перед королем небольшой кожаный мешочек, сшитый сухими жилами.

Панда приказал одному из членов совета открыть мешочек. Зулус сделал это очень неохотно, очевидно, боясь действий колдовства, и высыпал содержимое на щит, который затем обнесли кругом, чтобы все могли посмотреть. Насколько я мог рассмотреть, снадобье состояло из нескольких сморщенных корешков, из небольшого куска человеческой берцовой кости, по-видимому, от грудного ребенка, причем отверстие кости было заткнуто деревянной втулкой и, как мне показалось, из зуба змеи.

Панда взглянул, отшатнулся и сказал:

– Подойди сюда, Зикали Мудрый, ты, который сведущ в магии, и скажи нам, что это за снадобье.

Зикали поднялся из угла, где он сидел все время неподвижно, и тяжело заковылял к тому месту, где лежал щит. Когда он проходил мимо Мамины, она наклонилась над карликом и стала ему быстро что-то