— О, если это все, что тебя пугает, Аллан, я могу легко все уладить: я дам приказ проповеднику Келльерсу, чтобы он не венчал Мари Марэ ни с кем, кроме тебя, даже если она сама попросит его об этом. Также я прикажу, чтобы, если Перейра появится в лагере, его немедленно взяли под стражу, пока не возвращусь я, чтобы судить его. В конце концов, как комендант, я прикажу Анри Марэ сопровождать нас, так что он ничего не сможет замыслить против тебя. Теперь ты удовлетворен?

Я сказал «да» так бодро, как только мог, хотя и предчувствовал, что добром это не кончится, и мы расстались. Затем я пошел и рассказал Мари, что я пообещал Ретифу. К моему удивлению, она сказала, что, по ее мнению, я действовал разумно.

— Если бы ты остался здесь, — добавила она, — быть может, какая-нибудь новая ссора возникла бы между тобой и моим отцом, что впоследствии принесло бы горечь… Также, дорогой, было бы глупо с твоей стороны обижать коменданта Ретифа, который будет величайшим человеком в этой стране и который очень любит тебя. Ведь мы разлучаемся ненадолго и всю остальную жизнь проведем вместе…

Я покинул ее успокоенный и пошел готовиться к экспедиции.

Разговор с Ретифом я изложил полностью, ибо запомнил из-за его роковых последствий. О, если бы я мог предвидеть!..

Спустя два дня мы отправились за скотом Дингаана, человек шестьдесят или семьдесят, все хорошо вооруженные и верхом. С нами ехали два капитана Дингаана и порядочное число зулусов, человек сто, которые должны будут гнать скот, если нам удастся возвратить его. Поскольку я мог говорить на их языке, я в большей или меньшей степени командовал этим зулусским контингентом и в этом качестве чувствовал себя весьма полезным.

Общаясь с ними, я значительно усовершенствовал свои познания в их красивом, но трудном языке. Я сейчас не намереваюсь описывать детали этой экспедиции, во время которой не было никаких сражений, да и вообще ничего серьезного не случилось. Мы прибыли к Сиконьеле и изложили суть нашего задания. Когда он увидел, сколь мы многочисленны и хорошо вооружены, и что за нами вся мощь зулусской армии, этот коварный старый мошенник подумал, что лучше без сопротивления отдать угнанный скот вместе с лошадьми, которых он украл у буров. Так что, получив все это, мы доверили зулусским капитанам скот и лошадей, с инструкциями, чтобы они осторожно гнали возвращенных животных в Умгингундхлову.

Наш комендант, Ретиф, отправил с этими людьми послание, в котором сообщал, что выполнив свою часть соглашения, он будет ожидать Дингаана, чтобы по возможности скорее заключить с ним договор о земле. Покончив с этим делом, Ретиф взял меня и еще несколько буров, чтобы посетить другие поселения эмигрантов-голландцев, находящиеся за Драконовыми горами, там, где теперь располагается территория Трансвааля. Эти буры были довольно широко рассеяны, и в каждом их лагере мы вынуждены были задерживаться по несколько дней, пока Ретиф все объяснил их вожакам.

Ретиф также договорился о переезде в Наталь, как только он добьется от Дингаана формально уступки этой части страны. И многие из них начали переселение сразу же, хотя подозрительность и недоверие между различными комендантами способствовали созданию отдельных отрядов, которые, к счастью для них, оставались на более отдаленной стороне гор.

Наконец, уладив все дела, мы уехали и достигли своего лагеря в один прекрасный субботний день. Здесь, к моей радости, все было в полном порядке. Ничего не было слышно об Эрнане Перейре, зулусы же, судя по прибывшим к нам посланцам, казалось, были настроены вполне дружелюбно. Мари теперь полностью оправилась после всех страхов и трудностей. Никогда еще я не видел ее такой милой и красивой, какой она вышла приветствовать меня, уже не в лохмотьях, а принаряженная в простое, но очаровательное платьице, сшитое из какой-то материи, которую ей посчастливилось купить у бродячего торговца, прибывшего в лагерь из Дурбана. Кроме того, я думаю, что была и другая причина для изменения, с тех пор как свет восходящего счастья засиял в ее глазах.

День был, как я уже сказал, субботний, а в понедельник должно было наступить ее совершеннолетие и она будет вольна распоряжаться собою в вопросе замужества, ибо в тот день потеряет силу обещание, которое мы дали ее отцу. Но, увы! По проклятому своенравию судьбы, именно в этот понедельник, в полдень, комендант Ретиф назначил поездку в Зулуленд к Дингаану, а с ним имел честь ехать и я…

— Мари, — сказал я, — не смягчится ли твой отец и не разрешит ли нам жениться завтра, чтобы мы смогли побыть хоть несколько часов вместе перед расставанием?

— Я не знаю, мой дорогой, — ответила она, залившись румянцем, — ибо в этом вопросе он очень странный и упрямый. Знай, что все время, пока ты отсутствовал, он никогда даже не упомянул твоего имени, а, если кто-либо произносил его, он тут же поднимался и уходил!

— Это плохо, — сказал я. — Однако, если ты желаешь, мы можем попытаться.

— Да, да, Аллан, я желаю этого, я больна из-за того, что нахожусь так близко к тебе, и, однако, так далеко… Но как лучше нам это сделать?

— Я думаю, мы попросим коменданта Ретифа и фру Принслоо похлопотать за нас, Мари, поищем их.

Она кивнула головой, и, рука об руку, мы прошли мимо буров, которые многозначительно подталкивали друг друга и дружелюбно подсмеивались над нами, когда мы направились к тому месту, где старая фру попивала кофе, сидя на табуретке возле своего фургона. Я припоминаю, что ее фартук был растянут на коленях; так как у нее тоже было новое платье, которое она боялась замарать.

— Прекрасно, мои дорогие, — сказала она своим громким голосом, — вы что, уже поженились, что повисли так тесно один на другом?

— Нет, тетушка, — ответил я, — но мы хотим этого и пришли к вам, чтобы вы помогли!

— И я это сделаю от всего сердца, хотя, сказать по правде, молодые люди, в вашем возрасте я и сама все сделала бы, как я вам уже говорила раньше. Какое может иметь значение, как отправляется бракосочетание, в глазах самого Бога? Ведь это самец и самка должны объявить себя мужем и женой перед всем народом и жить в качестве таковых… Пастор и его бормотание — все это очень хорошо, но настоящее бракосочетание, — это взаимное пожатие рук, а не насаживание на них колец, это взаимная клятва двух сердец, а не прочитанные по книге слова! Однако, это смелые слова, за которые какой-нибудь преподобный побранил бы меня, ибо, если молодые люди все поступали бы так, что стало бы с заработком священников? Пойдем, давайте поищем коменданта и послушаем, что скажет он… Аллан, подними меня с этой табуретки, где после таких длительных странствий, я в состоянии сидеть до тех пор, пока над моей головой не построят крышу, и так до конца жизни…

Я помог ей и, надо сказать, не без труда, и мы пошли искать Ретифа. Когда мы увидели его, он стоял один, поглядывая на два фургона, которые как раз отъезжали. В них находились его жена и другие члены семьи, а также некоторые друзья, которых он отправлял под надзором хеера Смита в место, называемое Дурнкоп, лежавшее в пятнадцати милях отсюда. В этом Дурнкопе он уже подготовил примитивный дом, вернее сарай, чтобы его заняла фру Ретиф, рассчитывая, что ей будет там более уютно и, возможно, безопаснее во время его отсутствия, чем в многолюдном лагере.

— Всемогущий, Аллан! — сказал он, перехватив мой взгляд. — у меня сердце болит, не знаю почему… Когда я поцеловал свою старуху, говоря ей «до свидания», я почувствовал, будто больше никогда ее не увижу и слезы полились из моих глаз. Я желал бы, чтобы мы все в целости и сохранности возвратились от Дингаана… А что хочешь ты, Аллан, с этой своей долговязой невестой? — и он указал на высокую фигурку Мари.

— Чего бы хотел любой мужчина от такой девушки, кроме как жениться на ней? — вмешалась фру Принслоо.

— Теперь, комендант, послушайте меня, пока я не выложу всю историю.

— Хорошо, тетушка, только покороче, а то у меня нет лишнего времени.

Она подчинилась, но нельзя сказать, что говорила кратко. Когда, наконец, старая дама умолкла, задыхающийся от сдерживаемого гнева Ретиф сказал: