Луиза, ведя меня за руку, остальные также следовали друг за другом. Женщина вся дрожала, так как между индейцами было поверье, что в часовне бывают привидения. Когда мы завернули за угол узкого прохода и очутились в окне среди стенных карнизов, Луиза остановилась как вкопанная, с ужасом глядя вперед и шепча заплетающимся языком:

– Матерь небесная! Привидения, привидения!

Она упала бы без чувств, если бы я не поддержал ее. Здесь проход был шире. Я показывал вам его, сеньор Джонс, еще в первое ваше посещение. Я осторожно пробрался вперед, за мною следовал сеньор Стрикленд, а за ним Молас. Могу поручиться, что ни один настоятель, наблюдавший отсюда, никогда не видел более страшного зрелища. Вся алтарная часть была освещена луной, светившей через высокое окно, и большим фонарем, который дон Педро держал в руках, но вскоре поставил на престол. Его свет осветил группу из четырех лиц: самого дона Педро, его сына, старика-индейца и молодую девушку. Оба пленника были привязаны к колоннам у алтаря. Девушка приковала к себе все мое внимание. Распущенные волосы окаймляли изможденное лишениями лицо, но лицо это было так прекрасно, от него веяло таким благородством, что сразу трогало за душу. Она была индианка, но таких я еще никогда не встречал в своем народе: цвет ее кожи был совершенно белым, а волосы черными волнистыми прядями спадали ниже колен. Все лицо озарялось ясным взглядом больших темно-синих глаз. При довольно высоком росте удивительная стройность еще сильнее подчеркивалась складками белого платья. Лицо Зибальбая вполне совпадало с описанием Моласа. Худое, длинное, с белыми волосами и бородой лицо, орлиный нос, высокий худощавый стан с какой-то царственной осанкой. Его одежда была разорвана, обнажив мускулистое тело, на руках и на открытой груди виднелись кровавые полосы, источник которых несомненно заключался в лежавшем на полу окровавленном биче. Учащенное дыхание и пот, струившийся с лица дона Хосе, показывали, кто был палачом старика.

– Этот мул молчит! Спроси у дочери, ведь не захочет же она подвергать отца новой пытке! – проговорил сын, обращаясь к отцу по-испански.

– Моя милая, – обратился к девушке дон Педро на языке майя, – не упрямься и пожалей своего отца! Скажи, где лежит золото?

– Дочь! Приказываю тебе до последнего дыхания хранить молчание!

– Замолчи, собака! – крикнул на него дон Хосе, закрывая ему рот рукой.

– Если бы я только могла терпеть муки вместо тебя! – воскликнула девушка, подаваясь вперед, но не будучи в силах порвать стягивавшие ее веревки.

– Не торопись, красавица, – обратился к ней дон Хосе. – И до тебя дойдет очередь, я сумею заставить тебя говорить и, если нужно, прибегну к силе. Хотя жаль, ты очень, очень хороша!

Девушка метнула на него взгляд, полный ужаса и ненависти.

– Что мы применим к ней? – спросил сын отца. – Раскаленный клинок? Передай мне, пожалуйста, твой нож… хорошо… А теперь, старый черт индеец, в последний раз спрашиваю тебя: где находится храм, полный золота, о котором ты говорил со своей дочерью в невидимом для тебя присутствии моего отца?

– Нет такого храма, белый человек! – спокойно ответил старик.

– В самом деле? Но как ты объяснишь, откуда у тебя золотые кружки, которые мы захватили в твоем жилище? Откуда у тебя этот нож, осыпанный драгоценностями?

И он указал на большой кинжал, действительно очень ценный, с рукоятью из литого золота, который он держал в руках.

– Он был дан мне одним другом! Я не знаю, где он его получил!

– Неужели? Я постараюсь помочь твоей памяти… Отец, погрей острие клинка, а я тем временем немного отдохну и расскажу нашему гостю, как мы им воспользуемся!

Он близко подошел к старику и что-то сказал ему на ухо. У того в невероятном ужасе широко раскрылись глаза, потом голова поникла на грудь, и он весь осунулся. Если бы не веревки, то он упал бы на пол. До нас едва слышно донеслись сказанные им с глубоким вздохом слова:

– Разве белые люди – злые духи? Или на земле нет больше ни правды, ни справедливости?

– Нисколько, друг! – весело отвечал дон Хосе. – Мы добрые парни, но в нынешние времена трудно жить… Что же касается правды и справедливости, то и в этой стране есть законы, но они не относятся к некрещеным собакам-индейцам. Теперь в последний раз спрашиваю: отведешь ли ты нас на место, где много золота, оставив дочь здесь заложницей?

– Никогда! Пусть мы лучше испытаем сто смертей, чем выдадим тайну нашего народа таким людям, как вы!

– Значит, вы имеете тайны? – воскликнул дон Хосе. – Отец, готов нож?

– Еще минуту, – ответил дон Педро, поворачивая лезвие на огне. – Дай подогреть еще немного.

Вот что мы увидели и услышали.

– Пора нам вмешаться! – сказал сеньор, берясь за перила с намерением спрыгнуть вниз.

– Может быть, нижняя дверь открыта, – шепотом сказал я ему, удерживая за руку.

– Неужели вы хотите туда спуститься? – дрожащим голосом спросила Луиза.

– Разумеется! Мы должны помочь этим людям или умереть с ними, – ответил я.

– В таком случае, прощайте. Меня ожидает мучительная смерть, если меня увидят с вами, а у меня есть ребенок, для которого я должна жить. Будьте счастливы!

С этими словами она быстро исчезла в проходе, а мы без шума сошли по лестнице и действительно нашли дверь открытой. В это время дон Хосе подошел к Зибальбаю, держа в руке раскаленный кинжал.

– Смотри, красавица, как я буду крестить твоего отца в нашу христианскую веру. Я раскаленным лезвием начерчу на его лице знамение креста!

В это самое мгновение Молас схватил его сзади за руку и заставил бросить нож. Со своей стороны, я бросился к дону Педро и, обхватив его руками, сжал, как железным обручем, не давая ему сделать ни