Эге! А она оказывается злюка! Вон как разошлась… И как только Митра терпит таких сварливых служительниц?

Будь пуантенец понаблюдательнее, он сообразил бы, что эта неожиданная, ничем не оправданная вспышка гнева едва ли может быть направлена на него лично, и скорее всего, он, сам того не ведая, послужил лишь поводом для странной гостьи выплеснуть затаенную ярость. Однако жизнь солдата едва ли располагает к философствованиям, и единственное, что ощутил стражник, было удивление, а затем испуг. Набожный сын набожной матери, он не хотел бы настроить против себя одну из святых сестер.

– Прошу простить, если оскорбил вас ненароком, добрая мать, – произнес он с достоинством, стараясь не выдать охватившего его смущения. – Однако мне строго приказано не пускать тех, кого граф сам не приглашал. У него почти никто и не бывает.

– Так и что же? – Тон женщины чуть заметно смягчился. Она приняла извинения стражника. – Откуда тебе знать, что он не ждет нас?

Столь простая мысль не приходила ему в голову. Воин почесал голову под шлемом.

– Да мне, вроде, никто не говорил…

– Ну так спроси! – рявкнула жрица, явно теряя терпение.

Про себя стражник пожалел несчастных послушниц, вынужденных изо дня в день терпеть ее нрав.

– Сходи и спроси, примет ли он настоятельницу храма Святой Фредегонды Шамарской?

Ого! Она и вправду не простая монахиня… Как знать, может, сиятельный граф и вправду ждет ее. Может, ее специально позвали попотчевать раненого целебными бальзамами?

По правде сказать, о Святой Фредегонде стражнику ничего не было известно. Однако жрица говорила уверенно, и спорить с ней было непросто. К тому же, Митра их ведает, этих шамарцев. У них все не по- человечески. Где еще в Аквилонии додумаются записывать в святые обычных людей, пусть и потрудившихся во славу Митры, – да еще ставить храмы в их честь?!

Пожав плечами, он приоткрыл левую створку двери, более узкую и легкую, которую единственную отворяли для менее важных посетителей.

– Тарван, – кликнул он приятеля, меланхолично кидавшего кости в крохотной приемной у дверей. – Скажи там, пусть передадут графу… Монашенка его спрашивает – из храма Фредегонды.

– Фредегонды Шамарской, – процедила женщина, и он послушно повторил:

– Да, Фредегонды Шамарской.

О чем-то это имя говорило ему, но он никак не мог припомнить… Да тут еще напарник, которому явно лень было двигаться с места, пустился в пререкания. А этого он уже стерпеть не мог.

– Тарван, клянусь Митрой! Оторви задницу от лавки, если не хочешь получить тумаков! Ты мне еще спорить будешь. Пошел вон, кому сказано!

Он удовлетворенно проследил, как тот неохотно встал и двинулся к двери, ведущей в личные покои графа.

– Да поживее давай, – пробурчал он ему вслед и обернулся к терпеливо ожидающей в коридоре настоятельнице.

Должно быть, подсознательно он ожидал от нее похвалы. Она до такой степени напомнила ему мать, что невольно хотелось угодить ей, добиться одобрения. Однако он был разочарован. Из-под капюшона не донеслось ни звука. Должно быть, еще сердится, невольно подумал пуантенец.

Нет, ну до чего же она напоминала ему мать!

В неловком молчании они дождались возвращения Тарвана. Стражник отметил с удивлением, как торопливо тот бежит к ним.

– Сказал пригласить войти, – объявил стражник запыхавшись.

В голосе было недоумение. Должно быть, что-то странное услышал он от графа.

Про себя первый стражник подумал, что надо будет расспросить напарника, как только уйдет монахиня. Что-то необычное было во всей этой истории.

А пока он с почтением отворил перед женщиной дверь. Лишь в последний миг он спохватился, чтобы не открыть и вторую створку, – это было бы уже слишком.

Но почему-то ему стоило большого труда не сделать этого.

Царственной походкой женщина вплыла в приемную. Тарван поспешил за ней.

Часовой со вздохом затворил дверь и вернулся на свой пост, с ненавистью озирая тихий пост, где никогда ничего не происходило.

Но если бы ему хоть однажды довелось побывать в далекой мглистой стране, что лежала к востоку от Аквилонии, то он никогда бы не впустил странную гостью, ибо мигом заподозрил бы неладное.

Ряса на таинственной гостье была немедийская.

Троцеро, граф Пуантенский, принял гостью в малой приемной, примыкающей к его опочивальне.

Ему стоило трудов подняться с ложа, но не в его правилах было принимать женщину, не приведя себя в надлежащий вид.

Тем более ту, что произнесла столь странные слова.

Малая приемная ничем не напоминала остальные покои Лурда, где знаменитая аквилонская роскошь буквально сочилась из всех щелей. Это была скупо обставленная зала, темная и холодная, убранство и атмосфера которой ничуть не располагали к сердечному общению. Из мебели здесь было лишь господское кресло церемонное, с высокой деревянной спинкой и подлокотниками в форме грифонов, где и восседал сейчас граф, и еще один неудобный стул напротив, куда, не дожидаясь приглашения, уселась монашка, и небольшой столик, на котором не было сейчас ни угощения, ни вина.

Над камином красовался фамильный щит Пуантенских властителей. Обшитые дубовыми панелями стены были увешаны оружием и боевыми штандартами. Все в малой приемной настраивало на деловой разговор, короткий и не всегда приятный.

Однако сейчас, похоже, граф отнюдь не спешил поскорее завершить беседу и даже просто прервать молчание. Впившись взглядом в лицо гости, он точно пытался угадать ее черты под капюшоном. Лицо графа, бледность которого не мог скрыть даже загар, словно бы окаменело. Как зачарованный, Троцеро не сводил с гостьи взгляда. Наконец решительным движением, будто разрушая опутавшие его чары, он подтянул повыше волчью шкуру, укрывавшую ему ноги, и отвел глаза.

– Госпожа моя, – произнес он хрипло, делая над собой заметное усилие.

Казалось, ему стоит большого труда сохранить власть над собой.

– Я называю вас госпожой, а не сестрой, ибо вижу – ваше облачение скроено по бельверускому образцу. Но в Немедии нет женских обителей Солнцеликого. Стало быть, вы обрядились в чужое платье, чтобы беспрепятственно проникнуть ко мне. Что же все это значит?

Гостья молчала.

Граф повторил попытку.

– Имя, пользуясь которым вы проникли ко мне, также требует объяснений. Я жду!

Женщина, сидевшая напротив, словно бы и не ощутила напряжения, сгустившегося в комнате. Она сидела, выпрямившись, преисполненная собственного достоинства, точно королева, дающая аудиенцию придворному.

И не спешила отвечать на вопрос хозяина.

– Ты нервничаешь, Троцеро, – произнесла она наконец, когда граф уже готов был повторить свой вопрос, уверившись, что гостья его не услышала.

Слабая насмешка проглядывала сквозь внешнее равнодушие.

– И ты постарел. Мы видели это в дыму остролиста. Но наяву все куда отчетливей.

– Госпожа…

Граф зашелся в кашле. Приступ этот, казалось, совершенно лишил его сил, и следующие слова он произнес задыхаясь, так что они прозвучали почти мольбой.

– …госпожа, ваши речи мне странны. Имя, что вы назвали – оно заставляет предположить вещи, в которые я не осмеливаюсь поверить. Скажите же, что привело вас ко мне!

Женщина чуть заметно передернула плечами. В голосе ее слышалось теперь неприкрытое презрение.

– Похоже, к старости ты стал труслив, Троцеро. Иначе ты никогда не позволил бы немедийскому волку взять верх над собой. Где твоя твердая рука, не знающая промаха? Где упрямый взгляд и горделивая