Серебристый колокольчик тоненько звякнул дважды в его пальцах, и мгновение спустя за спиной нежданного гостя вырос слуга, державший на подносе два бокала вина.

– Не угодно ли присесть?

Барон жестом указал гостю на кресло напротив.

Тот сделал несколько неуверенных шагов, не сводя с немедийца затравленного взгляда, и неловко опустился на самый краешек. Несколько мгновений он испуганно смотрел на возникшего рядом слугу, словно не мог взять, в толк, что же требуется от него теперь, затем нерешительно протянул руку к предложенному кубку. Второй бокал слуга с поклоном преподнес господину.

Неторопливо отхлебнув розоватой жидкости, охлажденной как раз в меру, так чтобы приятно покалывать небо, но не утратить при этом тончайшего аромата девяти сортов винограда, из которых приготовляли этот божественный нектар, Амальрик покрутил прозрачный кубок в пальцах, глядя сквозь него на свечу и наслаждаясь искристыми переливами света. Он намеренно давал гостю время освоиться и вскоре, даже не глядя на него, почувствовал, что менестрель вполне пришел в себя, и если что-то и тревожило его, так только…

– Не беспокойся, с твоей мандолиной все будет в порядке!

Немедиец усмехнулся и отставил в сторону почти полный бокал. Черный Кречет призывал к дисциплине и умеренности во всем – и Амальрик намеренно ограничивал себя в любых, даже самых незначительных удовольствиях. Правда, не без тайного сожаления. Однако больше трех глотков из бокала он не делал никогда.

– Законы гостеприимства в этом доме святы. И едва ли слуги пустят твой инструмент на растопку… если, конечно, я им этого не прикажу.

Он заметил, как потешно вытянулось лицо менестреля, когда смысл шутливой угрозы дошел до него, однако неприкрытое изумление позабавило еще больше.

– Вы что… – начал человечек запинаясь и тут же поправился, сообразив, что нарушил правила хорошего тона, ибо в начале разговора к нобилям следовало обращаться в третьем лице —…месьор умеет читать чужие мысли?

Амальрик чуть заметно пожал плечами. По его мнению, в искусстве этом не было ничего сложного, тем более что мысли большинства людей настолько мерзки и примитивны, что не заслуживали даже небольшого усилия, однако этого он вслух говорить не собирался.

– О чем же еще может тревожиться поэт, как не о своем инструменте.

При желании, он с легкостью надевал на себя маску добродушной любезности, и заметил сейчас, как буквально на глазах оттаивает и расслабляется его гость. Вот он поглубже уселся в кресле, откинулся на спинку, залпом допил вино… Немедиец позволил себе усмешку, истинного смысла которой гость, скорее всего, не оценил.

– Но вы можете быть спокойны, мой друг. Мы любим гостей, пусть даже и незваных.

– О-о… – Человечек заметно смутился, сделавшись похожим на нахохлившуюся рыжую птицу. Глаза под набрякшими веками обрели виновато-страдальческое выражение, и тонкие губы скривились.

– Право, месьор, я не знаю, как молить вас о прощении, но, право же, я ни в чем не повинен, ибо невольное вторжение мое вызвано было причинами, от меня не зависящими.

Про себя Амальрик отметил и витиеватый стиль, и потуги изобразить на лице достоинство, давно уже проданное и пропитое… Забавно. Если человечек и не сообщит ничего стоящего, по крайней мере, он не ошибся в своих предположениях – гость обещал стать недурным развлечением.

Амальрик в душе похвалил себя за великодушие, не позволившее ему спустить на незваного гостя волкодава, что – по правде говоря – было его первым и вполне естественным побуждением.

– Ничего, беды в этом нет.

Теперь он был сама любезность. Ласковая улыбка не сходила с уст.

– Не стоит тревожиться понапрасну. Судьба привела вас ко мне, и я ей благодарен. Надеюсь, у вас также нет причин роптать на ее милости.

– Нет, конечно! Разумеется, нет!

Теперь, окончательно уверившись, что в этом странном месте ему ничего не грозит, менестрель расцвел, и плаксивое лицо его просияло.

– Господин так добр! Но боюсь, я забыл представиться… Ринальдо из Ардена, менестрель и поэт, к вашим услугам.

Так вот оно что!

Амальрик едва не всплеснул руками. А он-то все гадал, откуда он знает странного гостя! Ну, конечно… Этого рыжего паяца вечно таскал за собой Валерий Шамарский. Кажется, он даже сочинял какие-то эпиграммы… Барон, правда, ни одной из них не слышал, но заранее был уверен, что они плохи. Но это не помешало ему изобразить на лице высшую степень радушия.

– Что ж, я рад нашей встрече, Ринальдо из Ардена. К несчастью, в Немедии искусство пиитов ценится не столь высоко, как на юге…

В душе он был уверен, что даже и там этому нелепому увлечению уделяют незаслуженно много внимания.

– Но ваше имя мне отлично знакомо. Однако кто же ваш покровитель сейчас?

Он не ставил своей целью намеренно смутить менестреля, однако, похоже, преуспел в этом. Сперва он подумал, что погрешил против этикета и задал недозволенный вопрос, – у него было крайне мало опыта общения с людьми этой профессии, и было бы неприятно допустить оплошность… не потому, конечно, что это могло обидеть какого-то там фигляра, но потому, что Амальрик Торский был слишком горд, чтобы позволить себе попасть в неловкое положение. Это было уделом низших.

Однако тут же он сообразил, что не сказал ничего лишнего, и Ринальдо вопрос его неприятен совсем по иной причине.

– Моим покровителем был… Ну, возможно, месьору известно… – Ринальдо явно никак не мог заставить себя произнести имя. – Это был Валерий, принц Антуйского Дома.

Смущение его было так велико, что Амальрик не мог упустить случая подлить масла в огонь. Он вкрадчиво улыбнулся.

– Ах да, принц Валерий. Наш незадачливый наследник… Но скажите, правду ли говорят, что он под арестом?

Немедиец давно усвоил, что в смущении люди забывают об осторожности и частенько говорят куда больше, чем собирались. Что же касается вопроса, то он также знал – даже самая вопиющая неосведомленность легко сходит с рук чужеземцу при хорошо разыгранной наивности. Почему большинство людей считает, что если человек плохо говорит на твоем языке, он непременно кажется глупее, чем есть на самом деле, оставалось для него загадкой. Однако он умело этим пользовался и даже стал намеренно усиливать акцент, хотя, как и многие немедийцы, мог говорить по-аквилонски совершенно чисто.

Нехитрая уловка эта безотказно подействовала и на менестреля. У того сперва округлились глаза от столь поразительной бестактности, но затем на желчной физиономии отразилась снисходительная жалость. Мол, немедиец, что с него возьмешь?!

И, неожиданно почувствовав себя совершенно свободно, Ринальдо Арденский начал рассказ.

Большая часть поведанного им не представляла для Амальрика интереса, тем более что жалобы на судьбу и несправедливость власть имущих составляли основную часть речи менестреля, и вскоре он стал слушать его вполуха. Однако когда тот дошел в своем повествовании до сегодняшней попытки проникнуть в апартаменты принца, немедиец насторожился.

– Быть не может! Какая отвратительная жестокость и бессердечие! – В голосе его было столько подлинного участия и интереса, что менестрель польщенно захмыкал. – Так вы говорите, они не пустили вас даже на порог?

– Ну да!

Негодование рыжего человечка возрастало с каждым глотком, и слуга уже в третий раз подходил наполнить его бокал.

– Конечно, при господине они и пикнуть не смели, одни только улыбочки! Мастер Ринальдо то, мастер Ринальдо се… А как не стало его, – менестрель и сам не заметил, как заговорил о принце, точно о покойнике, – …так мигом и осмелели! Куска хлеба пожалели – и кому! А ведь моими балладами весь Шамар