Ни доказать, ни объяснить он все равно ничего не мог – а что толку говорить попусту. Тем более, этот простак все равно никогда не поверит его несусветному предположению. Да и у него самого не было никакой уверенности в том, что внезапно осенившая его догадка имела хоть какое-то отношение к истине. Ведь, и правда, если задуматься, к чему вельможному принцу связываться с крестьянской девкой? Что он в ней, чумазой, нашел?

Он даже усмехнулся про себя нелепости всего этого. Вот как далеко способно завести воображение, когда у самого все мысли – о женщине… Но, не желая в этот час терзать себя воспоминаниями о Релате, бывший жрец поспешил переключиться на мысли о том, что ждало его в столице.

– Скоро ли будем на месте? – спросил он возницу. Тот оценивающе взглянул на небо, определяя время по солнцу, неспешно начинавшему уже клониться к деревьям.

– Да аккурат перед закатом приедем. Пока ворота не закрыли. Тебе остановиться-то есть где?

Ораст коротко кивнул, не желая продолжать эту тему, из опасения, как бы возница не вздумал расспрашивать его. После недавней оплошности с Золотым Храмом, он опасался выболтать о себе больше положенного. Однако крестьянин, к вящему его облегчению, не стал проявлять излишнего любопытства.

– А то смотри. Я в «Быке и Колоколе» буду. Всегда там останавливаюсь, прямо у рыночной площади. Повар там знатный. Суп из потрохов варит – пальчики оближешь! – Возница мечтательно почмокал губами. – В общем, если что, знаешь, где меня найти. Тамио спросишь. Меня там каждая собака знает.

– Всенепременно, – отозвался жрец, мысленно делая себе заметку ни при каких обстоятельствах не появляться вблизи харчевни. – Обязательно зайду тебя проведать.

Вдалеке на холме показались уже розоватые в закатном солнце стены столицу Аквилонии. Где-то там, он знал, в южной части города, расположен Храм Тысячи Лучей. Знаменитый на весь мир Золотой храм Митры.

Завтра он увидит его.

Аой.

И вот, наконец, Золотой храм оказался перед ними. Даже привычных ко всему, пресыщенных, вечно скучающих придворных вид святилища не мог оставить равнодушным. Храм располагался на холме, единственном в этой части города, насыпанном трудом тысяч рабов, и дорога, ведущая к нему, представляла собой гигантскую лестницу с вымощенными красным камнем ступенями, каждая из которых была шесть шагов в длину.

Две величественных башни по обеим сторонам дороги встречали паломников на вершине.

Одна именовалась Башней Благодати и была высокой и островерхой. Глянцевитая поверхность ее стен, выложенных изразцами цвета шафрана, в погожие дни отражала падающие с неба лучи и разбрасывала вокруг мириады солнечных зайчиков, отчего казалась окутанной золотистым сиянием. Внизу башни виднелись ухоженные куртины, аккуратно засаженные ровными рядами можжевеловых кустов.

Вторая называлась Башней Скорби и была угрюмой, приземистой, сложенной из грубого неотесанного камня, и вокруг нее был насыпан мелкий серый песок. Ее силуэт оставался мрачным даже в яркий весенний день и призван был напоминать пастве о бренности бытия. Мало кто догадывался, что именно здесь, в потайных ее подземельях, прячется крипта Храма, до самого верха наполненная несметными сокровищами.

Поравнявшись с башнями, придворные спешились, челядинцы пали ниц; король же вышел из кареты и, сотворив положенное число поклонов, которые жрецы с верхних галерей приветствовали хвалебными песнопениями, сделал знак слугам, чтобы те возложили принесенные дары к подножию Башни Скорби, ибо печальным был повод, что привел сюда самодержца, и жертва его также призвана была символизировать скорбь.

В ларцах черного дерева, что на коленях поднесли слуги к алтарю, был белый жемчуг – знак слез, серебро – знак одиночества и слоновая кость, напоминавшая об утрате. И один огромный рубин, бывший допрежь гордостью казны. Как символ крови и мщения положил его к ногам Солнцеликого король, и придворные ахнули, завидев столь щедрую жертву. Воистину, неизбывна была скорбь правителя. И лишь немногие догадывались, что не только барона Тиберия оплакивал Вилер. То был плач его по гибнущей Аквилонии. Наконец, процессия двинулась к лестнице. Ездить по ней в экипаже или верхом было строжайше запрещено. А те смельчаки, кто не побоялись бы нарушить запрет, навеки отлучались от Храма. Даже для короля не делалось исключения. Пред Митрой все равны, говорили жрецы – этот путь миряне должны были проделать пешком, и за то время, пока ноги несли их по бесчисленным ступеням, души грешных должны были преисполняться думами о Вечном, а сердца возгореться любовью к Подателю Жизни.

Но изнеженные тарантийские нобили придумали, как обойти суровые законы, не впадая при этом в ересь.

И едва их щегольские ботфорты и туфельки коснулись каменистой почвы, как тут же расторопные слуги поспешили поднести к своим господам раззолоченные паланкины и портшезы. И длинная вереница переносных кресел и одр змеилась наверх. Ведь в заповедях Солнцеликого нигде не сказано, что нельзя подниматься в Храм на спинах своих рабов.

Валерий усмехнулся. Да уж, изворотливый ум аквилонского вельможи всегда найдет выход, чтобы обойти законы и светские, и божеские! Однако сам он, как правоверный сын Митры, собирался проделать этот путь на своих двоих.

Дойдя до середины лестницы Валерий остановился, чтобы перевести дух и посмотрел вниз, где сновали маленькие фигурки и, дожидаясь своих господ, возводили походные шатры, разворачивали белые шелковые ковры, готовили напитки и пищу, чтобы хозяева, вернувшись усталыми после церемонии, могли бы сперва подкрепиться и отдохнуть, и лишь затем пуститься в обратный путь. Поодаль стоял целый частокол штандартов. И на ветру трепыхались крохотные полотнища – красные, золотистые, синие, словно ночное небо, черные и смарагдовые.

Король тоже шел пешком, не обращая внимания на своих ленивых подданных, проплывающих мимо. Он был мрачен, ни с кем не заговаривал, и даже пыхтящий потный Нумедидес, невесть откуда появившийся рядом, как ни пытался вызвать правителя на беседу, потерпел неудачу. Двое жрецов в белых с черной каймой одеяниях, шествовавших на полшага за сувереном, неодобрительно покосились на принца, взглядом призывая его уважать скорбь правителя.

Еще несколько десятков вельмож шагали позади, в почтительном отдалении, притихшие, в одночасье посерьезневшие. Не было слышно ни болтовни, ни обычных шуток и смеха. Даже на легковесных лурдских шаркунов суровая атмосфера Золотого Храма действовала отрезвляюще.

Валерий поднял голову. И несмотря на пасмурный день зажмурил глаза, чтобы не ослепнуть от сияния. Ибо храм этот недаром назывался Золотым.

За годы странствий на Востоке ему многое довелось повидать. Роскошь резиденций тамошних сатрапов зачастую превосходила все, что мог бы вообразить человек, и обиталища их богов были под стать жилищам земных владык. Золото и смарагды, платина и нефрит, серебро и алмазы, разноцветный мрамор и драгоценный палисандр – все было в них. Но ни в одном из тех капищ величие Божества, непостижимое его могущество, не ощущались так явственно, как здесь.

Храм Тысячи Лучей невозможно было описать словами. Выстроенный в форме свастики солнцеворота, он возносился на невообразимую высоту, и пять нефов в центре, даже в такой хмурый, непогожий день, как сегодня, слепили глаз золотой сусалью.

Каждое крыло святилища было сложено из особого камня. Южное, символизирующее благость Митры, – из желтого песчаника. Врата там были из самшита, а над ними красовался золотой солнечный диск с тысячей лучей, давший храму его имя. Западный придел, символ силы Огненноликого, из глазурованного красного кирпича, украшен был медным диском над дубовыми вратами. На восточном, символизировавшем мудрость, из белого известняка, диск был серебряный над ольховыми вратами. И наконец северное крыло, мраморное, знак непостижимости Бога. Там диск был стальным, а врат не было вовсе. Молва утверждала, что проход существует и открывается магией лишь Посвященным высших степеней – однако доподлинно это известно не было и открытой северную часть не видел никто.