Это вывело командира из себя.

— Левое плечо вперед!

Потом велели петь, но ребята уже осмелели и не подчиняются. Ведь не осталось больше ни одной побудки. Только веселая ночка, и гражданка уже маячит впереди. И тут в парнях начинает говорить гордость, и они больше не поют, молчат, как кроты.

— Не остановитесь до тех пор, пока голоса не прорежутся, — сказал начальник.

Пару миль отмахали. Все еще не поете? Молчат, как кроты. Только бормочут что-то себе под нос. Остановились. Командир идет и звонит в казарму, высшему начальству: «Не поют. Что с ними делать?» — «Неужели так далеко ушли? Возвращайтесь немедленно в казарму. Не надо было этого делать, а то у них останутся слишком плохие воспоминания об армии».

Командиру ничего не оставалось, как повернуть роту в сторону казармы. Шагали истово, молча, без песен. Некоторые обессилели и отстали по дороге. Наконец подошли к казарме. В ясном осеннем воздуху было хорошо видно, как от солдат поднимается пар, словно они только-только вышли из бани. Начальник произнес короткую речь, сказал, что он напрасно вспылил, и даже попросил прощения. Парни умолкли.

— Разойдись! — Эту команду они слышат, кажется, уже последний раз. И сразу же из солдатской гущи послышались выкрики, что, мол, уже и последний день на исходе.

Похлебка давным-давно успела остыть, но теперь разве есть кому дело до еды. Каждый торопится натянуть на себя свои одежки и сдать солдатское обмундирование. Веселая ночка и воскрешение уже не за горами:.

Из порта доставили жестянки со спиртом. Вылили и скоро запели. Песен они знали великое множество. В течение года не один исписал песнями целую толстенную тетрадь в клеенчатой обложке. В ней печальные и сентиментальные песни соседствовали с бесшабашными и развязными, а то и просто непристойными песенками, была тут и песня Илмайоки, и самими солдатами сочиненные молитвы — в общем, на любой вкус. И все эти у большинства записано подряд, без всякого порядка, в одну тетрадь с черными корочками, на первой странице которой выведено красивыми печатными буквами: «На память о солдатских временах».

Теперь эти времена уже позади, так что стоит петь:

Свобода! Теперь можно свободно засунуть руки глубоко в карманы. И даже если не застегнешь ни единой пуговицы, все равно никто не посмеет их отрезать и не засадит на губу, назначив по целому дню за каждую оторванную пуговицу. Кто напомнит тебе о соринке на брюках или о сбившейся набекрень шапке? Теперь ты можешь смело сморкаться двумя пальцами. И уже не ты, а кто-нибудь другой будет беспокойно озираться по сторонам, идя по улице, выплюнет сигарету и поднимет руку к козырьку, как только в поле зрения появится какой-нибудь чин, отмеченный галунами и блестящими пуговицами.

Так что есть повод выпить и спеть.

Но наступает ночь. В последний раз позвали солдат на вечернюю молитву. Человек пять-шесть откликнулись на призыв и пошли молиться. Все остальные увольняющиеся были пьяны в стельку.

— Где увольняющиеся? — допрашивал дежурный офицер дневального по роте.

— Думаю, они уже собираются в дорогу домой.

Офицер прислушивается. Из казармы доносится один непрерывный глухой шум. Веселая ночка! По полу растекаются лужи рвоты, в которых плавают ножки стульев и обломки шкафов.

Настало утро, и паровоз запыхтел на станции. Его колеса стучали громко и весело: до-мой, до-мой…

Толпа молодых парней покинула казарму и разбрелась по своим дорогам. Кто здесь, кто там, спрыгивали они со спины черной железной змеи, медленно ползущей через всю страну. Прощались с товарищами, с которыми столько прожили под одной крышей, с кем делили радости и горести, с кем вместе волочили тяжелые сапоги по пыльным летним дорогам и несчетное число раз бросались грудью на мокрую землю отечества. Вместе пели песни, вместе смеялись и бранились и искали забвения и утешения на дне одной бутылки и в объятиях одной женщины. Теперь пришла пора расставаться, и, как знать, скрестятся ли еще когда-нибудь их пути.

Чужая песня будет звучать теперь в каменной казарме, чужая песня, чужой смех, чужая брань; другие парни унесут оттуда свои мысли, свои воспоминания о времени суровом и проведенном бесполезно, но все же приносящем свои плоды, горькие или же сочные и сладкие.