несколько человек, чей срок службы давно истек, но кто все еще не выбрался из армии, кто не раз сидел на губе и даже успел побывать на Илмайоки. Они принялись рассказывать ужасные истории о том, как во время тяжелых походов люди теряют сознание от жары и усталости и падают в дорожную пыль, а командиры втыкают в спины упавших здоровенные иголки, чтобы убедиться, что те не притворяются. Да, в этой фирме приходится нелегко. Тут такие господа, что за нос не проведешь.

В это время они заметили приближающегося к ним прапорщика.

— Проваливай-ка отсюда поскорее, черт тебя побери, — сказал кто-то из «стариков», — а то еще, чего доброго, заставит тебя вылизать эту блевотину. Зачем, мол, разбазариваешь казенное довольствие…

Кэра отошел в сторонку и сел в сугроб. И тут он увидел, как этот «старик» схватился руками за живот и согнулся в три погибели над рвотой.

Прапорщик подошел ближе.

— Что с вами?

— Хворь одолела. Тошнит. Нельзя ли вернуться назад?..

— Ну коли так, то возвращайтесь.

И солдат тотчас же пускается в путь по изрытой дороге, лицо его перекошено, винтовка болтается на ремне, и он шатается, словно от слабости.

У стоящих рядом солдат лица остаются серьезными, лишь уголки губ кривит хитрая ухмылка: знаем мы этого рядового Тиили, он и не на такое способен… Побледневший Кэра смотрит на происходящее, широко разинув от удивления рот. Но даже он понимает, что сейчас лучше промолчать. До него постепенно начинает доходить: такая уж это фирма… Каждый сам за себя, и прав тот, кто сумеет все выдержать.

Раздается команда «встать!».

— Вот так, — говорит командир отделения, земляк Кэра, помогая ему забросить ранец на спину. — Без хитрости в армии не обойтись! Кто смел, тот и съел. Тут главное не растеряться в нужный момент. Ну да ничего, здесь этому любой научится. Все поначалу болванами были, да жизнь научила разным штукам и фокусам… И ты научишься…

Увязая в снегу, тяжело дыша и обливаясь потом, Кэра проходит остаток пути. В голове у него кружится хоровод разных мыслей. Под конец Кэра выматывается до изнеможения, но уже не чувствует себя тяжелобольным. После того как его стошнило, ему стало полегче, но горькие и мрачные мысли не уходят.

Когда похлебка была уже съедена, в казарме началась суматошная подготовка к рождеству. Подмели полы, предварительно щедро обрызганные водой, потом замелькали мокрые половые тряпки; кровати сначала выволокли на улицу, а потом затащили назад, одеяла и тюфяки безжалостно выколотили. На улице тем временем сгребали снег. Потом привели в порядок шкафы и койки. В коридоре установили большую елку и украсили ее комочками ваты и свечками. Затем начальство пришло с проверкой, и вот наконец все готово к встрече рождества даже здесь, в казарме, на заснеженной земле, под звездным небом.

Все собрались в просторном зале, уселись на скамейки и запели. Теперь, когда все сидели и не надо было никуда спешить и бежать, песня лилась свободно и голоса звучали отлично. Праздничный ужин ели прямо в зале, сидя за длинным столом. На ужин была свинина, правда, попадались и очень жесткие куски, и даже с кровью. Как видно, повара очень спешили. Еще была рисовая каша, но и ей было далеко до святой рождественской пищи, как заявил кто-то из «стариков». После нее в животе появляется такое ощущение, как будто кирпич проглотил. Зато к сладкому компоту, который здесь почему-то прозвали жениховой брагой, не было никаких замечаний.

Только после ужина появились ротные офицеры. Пуговицы и нашивки блестят, на поясе бряцают клинки. Командир роты произнес несколько красивых слов о родине, о долге и кровных врагах. Упомянул также о том, что лично с их стороны было сделано все, чтобы солдаты и в казарме могли отпраздновать рождество на славу. Потом раздавали подарки: курево, сладости, карандаши и бумагу. Кто-то прочитал рассказ, потом опять спели, а потом просто сидели, покуривали и разговаривали.

— Ну как, болезнь больше не беспокоит? — обратился к новобранцу Кэра знакомый командир отделения. — Не обращай внимания и не бери в голову. Привыкнешь со временем. Так уж здесь заведено. Когда я впервые в армию попал, то услышал от кого-то, что здесь, мол, без хитрости и вранья не проживешь. Но я тогда дурак был, не поверил, думал так: делай честно что тебе прикажут, и все будет в порядке. А теперь-то знаю, совсем оно не так. В армии главное приспособиться, если не хочешь нажить горя и себе и другим. Недолго здесь продержится тот, кто вздумает точь-в-точь исполнять все распорядки и следовать всем прихотям начальников.

И старый служака начинает делиться опытом, немного свысока поглядывая на своего неискушенного слушателя. В его голосе так и сквозит: уж я-то все знаю…

Новобранец слушает молча и наконец говорит:

— Конечно, по-всякому бывает. Да только я думаю, это все-таки хорошая школа для мужчины: и ума-разума наберешься, и характер закалится.

Офицеры тем временем ушли. Заиграла гармошка, и многие пустились в пляс. У новобранцев не перевелись пока деньжата, а у «стариков» припрятаны в снегу жестяные фляжки. Время идет, и постепенно угасает тоска, забываются тяготы и печали военной службы. Дневальный сообщает, что вечерней поверки сегодня не будет, но что в полночь все должны уже лежать по постелям. То тут, то там начинают возникать мелкие стычки между надменными «стариками» и осмелевшими от выпитого новобранцами. Рядовой Тиили тоже решает немного поиздеваться над новобранцем Кэра:

— Ты, болван, заболел, а я за тебя отдохнул, и твои рождественские лекарства тоже мне достались…

Но Кэра схватил его за горло, прижал к стене и изо всей силы двинул кулаком по зубам.

— А я на это плевать хотел, но издеваться над собой никому…

Начался большой шум, но в конце концов все успокоились. Звенела гармошка, танцевали.

В полночь в казарме было уже тихо. И новобранец Кэра, лежа на койке, думал о том, что он становится настоящим мужчиной и настоящим солдатом. Правда, утром он свалял дурака, но зато вечером показал себя…

Один лишь дневальный сидит за столом, громко тикают часы, и на елке чадят догорающие свечи.

Вот и прошло в казарме еще одно рождество.

Будто черные гигантские гусеницы, колонны лыжников ползли по белому льду озера. Солнце медленно поднималось из-за кромки леса в небесную синь, и под его лучами снежный покров порозовел и заискрился. Под лыжами поскрипывал снег, палки со свистом рассекали воздух. Размеренно и монотонно покачивались в воздухе серые шапки солдат и огромные вещмешки за спинами. Впереди и по краям колонны скользили налегке офицеры и унтер-офицеры с биноклями и планшетами на поясе. Тени крались рядом с людьми и по временам напоминали огромных сказочных пауков.

Озеро кончилось. Передовая рота углубилась в лес, за ней потянулись остальные. Колонны извивались по берегу озера, словно хвост бесконечно длинной змеи, спешащей укрыться во мраке леса. Время бежало, солнце взбиралось все выше и выше. Лыжники вышли на дорогу, по сторонам которой по- весеннему радостно шумели сосны и заунывно гудели телефонные провода. Синее небо и белоснежная земля блестели и искрились; раскаленное солнце как будто смеялось своим широко разинутым круглым ртом. Лыжня раскисла, лыжники вспотели.

Десять минут отдыха! Лыжи — в снег, груз — на землю, сигарету — в зубы…

По дороге ползет обоз. На передние телеги забираются офицеры вместе со своими лыжами. Они торопятся: ведь им надо до начала учений успеть поколдовать над картами. А кроме того, брести по подтаявшей лыжне не бог весть какое удовольствие. Вскоре и солдатам пора трогаться. Унтер-офицеры, те, что поленивее, тотчас же направляются к обозу, чтобы спокойно покурить, сидя на пулеметных,