Дядя Осип падает навзничь как подкошенный. Еще бы мне промахнуться на расстоянии в двадцать пять шагов. Он падает, и ружье, ударившись о землю, летит в сторону. Секунду я, застыв, остаюсь на месте. Ну кто там кинется к нему на помощь, кого еще?.. И кто кричал сейчас? Главное — кто кричал: Эдик, Давуд, Ахмет, кто? Надо бежать в ту сторону, откуда донесся крик, и надо стеречь Осипа. Вот он приподымает голову, прислушиваясь, и слабо шарит вокруг себя рукой, ищет ружье. Нет, обессилев, опять падает. Потом начинает медленно ползти к дому!
— Лежать! — зло кричу я. — Лежать, говорю! Ермаков, выходи!
И тут же кидаюсь вдоль забора на крик. Нет, нет, это уже не крик. Я слышу стон. Мучительный стон. Все ближе. И сердце мое вдруг на секунду тяжко замирает от ужаса. Это стонет Эдик, я же слышу! Так стонут, когда умирают, когда захлебываются в крови.
Я уже не ползу, я бегу, согнувшись, вдоль забора. И вдруг вижу, как навстречу мне бежит, тоже вдоль забора, какой-то человек. Это Давуд, у него какое-то страшное лицо, яростное, возбужденное, горестное…
А вот и Эдик. Мы почти одновременно подбегаем к нему с Давудом. Эдик, разметавшись, лежит на камнях. Пальто расстегнуто, пистолет выпал из рук. Глаза его закрыты, в лице ни кровинки. Белое лицо и черные, запекшиеся губы, из которых рвется булькающий, хриплый стон.
Я рывком приподымаюсь над оградой и вдруг вижу, что возле лежащего Осипа стоит, подняв руки вверх и оглядываясь по сторонам, Ермаков, как дрессированный медведь, такой же оскаленный, перепуганный и огромный.
— Зови Ахмета, — быстро говорю я Давуду. — Несите Эдика в машину и отправляйте ее в город, немедленно! А сам возвращайся. На грузовой машине этих повезешь. Быстро!
Давуд не успевает мне ответить, я одним махом перескакиваю через ограду и, держа в руке пистолет, приближаюсь к Ермакову. У него какой-то блуждающий, затравленный взгляд, его душит, прямо- таки сотрясает нервная икота. Жалкий, даже какой-то трагикомичный у него вид.
Я подхожу и, не отводя пистолета, громко кричу:
— Шпринц, выходите! Живо! Меня самого бьет нервный озноб.
Мельком я бросаю взгляд на Осипа, он скрючился на желтой траве, спрятав лицо и подобрав под себя ноги. Жив.
— Не стреляйте! — кричит появляющийся из-за угла дома Шпринц и, увидев Ермакова, тоже поспешно вскидывает вверх руки. — Ради бога, не стреляйте!.. Господи боже мой, какой ужас! — продолжает причитать он, не в силах оторвать глаз от лежащего на земле Осипа. — Какой ужас! К черту, к черту!.. Пропал!.. Это уже совершенный факт! Возьмите все документы… Я все скажу! Только не стреляйте!.. Не стреляйте!.. Я абсолютно все скажу… Я все знаю… Я вам пригожусь… Не стреляйте…
В этот момент Ермаков делает нетерпеливое движение, пытаясь опустить руки.
— Руки, — угрожающе говорю я.
И направляю на него пистолет. Меня вдруг охватывает жгучее, просто невыносимое желание выстрелить. И, видно, Ермаков уловил что-то в моем взгляде и вдруг стремительно, как подрубленный, рушится на колени, тяжко, натужно всхлипывая и преданно глядя мне в лицо, все еще боясь произнести хоть слово.
Зато Шпринц, захлебываясь, продолжает визгливо причитать, держа руки над головой и изнемогая от страха:
— Я все скажу… Я все знаю!.. Все, все!.. Меня нельзя убивать!.. — вдруг истерично кричит он.
Нервы его, очевидно, не выдерживают. Глаза расширяются, и он не в силах оторвать взгляда от неподвижно лежащего Осипа. Но перед глазами у меня встает вдруг бледное, перекошенное от боли лицо Эдика, его запекшиеся губы, я чувствую просто физическую боль в сердце.
И тут я вижу, как перепрыгивает через ограду Давуд. А за ним появляется Володька-Жук и еще какой-то человек.
Спустя несколько минут мы уже гуськом двигаемся вниз по крутой, каменистой улочке, туда, где нас ждет машина. Впереди идет Ермаков, руки у него связаны за спиной. За ним иду я. В кармане у меня пухлый сверток, который привез Осип. Там два паспорта, много денег и записка от Гелия с двумя адресами в двух разных городах. Давуд ведет Шпринца.
Вот и все. Мы свое дело сделали, мы, уголовный розыск. Теперь предстоит до конца распутать паутину, которую соткал Гелий Ермаков, хитро соткал, втянув много разных людей. Расследованием его преступлений займутся наши коллеги из службы БХСС. Это сложное и особое дело, тут я не специалист.
ЛЕОНИД СЛОВИН
ПОДСТАВНОЕ ЛИЦО
Повесть
— Двести первый! Срочно позвоните дежурному! — проснулась скрытая под курткой рация. — Прием…
«Что-то произошло… — понял Денисов. — Антон не решается объявить по рации».
Электронное табло на стеклянном кубе нового здания показывало: «04.15». К утру мороз усилился. Высвеченный пронзительным неживым светом перрон казался безлюдным: несколько отъезжающих, носильщики.
Денисов зашел в справочную. Верхний свет не горел. За столом дремала женщина.
— Мне надо позвонить.
— Звоните, — кивнула она на телефон.
В отделе трубку поднял Сабодаш, Денисов догадался по секундной паузе, после которой Антон назвал себя:
— Дежурный по отделу капитан Сабодаш…
Продолжительность пауз была всегда одинаковой.
— Денисов. Слушаю.
— Тревожный сигнал. Не знаю, с чего начать… — Было хорошо слышно, будто оба они находились в одном помещении.
— Что случилось?
— Из камеры хранения пропала переписка.
— Письма?!
— Три десятка страниц, не предназначенных для посторонних глаз…
— Какая камера хранения?
— Автоматическая.
— Бывает: положили не в ту ячейку.
— Все сложнее. За письмами охотились…
Готовилась к отправлению электричка. Насквозь промерзшая — всю ночь простояла у платформы. Хрупкая наледь блестела на вагонах черными косыми полосами.
— Когда это случилось?
— Ночью. До трех пятидесяти.
— А заявитель…
— Это женщина.
Денисов подумал.
