- В воскресенье батька мой в Рязань ездил, - лениво хвалился Володька, глотая слюну и чувствуя во рту противный, кислый вкус горелой ржаной корки. - В Рязань, я говорю, батька мой ездил. Я ему денег дал... Он себе шляпу купил, а мне - фотоаппарат и когти железные...

Старик слушал Володьку молча, похрупывая огурцом и глядя куда-то в сторону. Но тут он перестал жевать, нахмурился и посмотрел на мальчика.

- Какие когти? - сказал он.

- Ну, какие... Обыкновенные. Железные. Знаете, на которых монтеры на столбы лазают?

- Ну, знаю. Монтеры лазают. А тебе они зачем?

- Как зачем? Ну, мало ли... Белок можно ловить.

И, перебивая самого себя, Володька стал рассказывать, какой он замечательный охотник, какую великолепную лисицу он подстрелил нынче осенью и какое удивительное, трехствольное ружье видел он у своего дяди-генерала в Москве.

Старик доел огурец, остатки хлеба и сала завернул в платок, спрятал узелок за пазуху и поднялся.

- Н-да, - сказал он. - Ружье, говоришь? Трехствольное? У генерала? Ну, ты меня извиняй. Я пойду. Лошадь надо пойти посмотреть.

И, не дослушав Володьку, он вышел из-под навеса. Володька посмотрел ему вслед, прилег на оставленный кем-то мучной мешок и только хотел обидеться и подумать, какой он несчастный и одинокий человек, как вдруг старик снова заглянул под навес.

- Эх, парень, парень, - сказал он, покачав головой. - Пустой ты человек, вот что я тебе скажу...

Володька привстал на коленки и с испугом смотрел на старика: чего это с ним?

- Пустая ты, я говорю, личность, - повторил старик. - Балаболка ты. В голове у тебя... знаешь...

И старый колхозник вздохнул и посмотрел на мальчика с таким видом, словно хотел сказать: и черт не разберет, братец, что у тебя в голове.

- А ну, дай мешок, - сказал он. - Пойду лошадь кормить.

И, выдернув из-под Володьки мешок, старик ушел.

На улице уже совсем стемнело, когда Володька вышел с мельничного двора.

Поеживаясь, дошел он до запруды и посвистел. Никто не откликнулся. Даже собака убежала.

'Пойду домой, - решил Володька. - Шут с ним, пускай убивают'.

И, решившись на такой подвиг, он храбро зашагал по направлению к дому.

Еще издали он увидел вещи, которые заставили его разинуть рот.

Во-первых, на улице, перед их домом, горел электрический фонарь! Еще вчера никакого фонаря здесь не было. Ведь вчера еще монтеры только провода вешали. А сегодня на улице было так светло, что хоть книжки читай. Конечно, в другое время Володька порадовался бы такому великому событию. А сейчас... Нет, уж сейчас лучше бы и не было этого фонаря, потому что при ярком, ослепительном свете его Володька увидел, что перед крыльцом их дома стоит двухколесная, черная, похожая на сундук тачка. Он сразу угадал, что это значит.

'Только этого и недоставало!' - подумал он, чувствуя, как опять по спине его побежала электрическая струйка.

С бородатым утильщиком он столкнулся в дверях. Отец провожал его, выпуская на крыльцо, и, почесывая затылок, глуховатым смущенным голосом говорил:

- Уж ты извини, хозяин. Я сам понимаю. Да ведь что ж поделаешь. Такой уж он у меня индюк уродился.

- Да ладно. Чего там. Бывает, - басом ответил утильщик.

- А вот он, кажись, и сам, - сказал он, увидев Володьку. - Здорово, купец!..

Володька попятился, хотел сделать вид, что не узнаёт утильщика, поднял брови и открыл рот, чтобы спросить что-то, но отец не дал ему слова сказать.

- Ты что же это, а? - сказал он, надвигаясь на Володьку. - Ты что ж это, я говорю, заставляешь рабочего человека попусту ноги трепать?!

- Какие ноги? Какого человека? - удивился Володька.

- Ладно, - перебил его отец. - Комедию ломать после будешь. Ты какие это, скажи, пожалуйста, кости выдумал продавать?

- Ничего не понимаю. То ноги, то кости... Какие кости? - сказал Володька, но посмотрел на отца и понял, что даром время терять незачем, все равно не отвертишься.

- Ах, кости, - забормотал он. - А кости... кости я...

- А ну, - сказал отец и мотнул головой в сторону двери.

Володька почему-то на цыпочках прошел в комнату и, не раздеваясь, присел к столу. На столе лежали хлеб, нарезанная кусками селедка и луковица. Отколупнув кусок хлеба, Володька обмакнул его в селедочный рассол и стал есть. Голова его тем временем лихорадочно работала. Наспех, торопливо придумывал он план спасения. 'Скажу, например, что меня бандиты связали... или что я клятву дал... или что я болен и не хочу идти товарищей заражать'.

Придумать, однако, он ничего не успел. В комнату вошел отец.

- Закусываешь? - сказал он негромко.

Володька подавился, вскочил, сдернул с головы кепку.

Отец подошел ближе и, сдерживаясь, стискивая зубы, сказал:

- Так, значит, пятерочку по письменному русскому получил?

Володька захлопал глазами, открыл рот да так с открытым ртом и опустился на табуретку.

- А ну, встань, когда с тобой разговаривают! - закричал отец. - Хорош, нечего сказать!.. Все люди работают, у всех на уме дело, а он... Ну, что ты теперь, скажи, пожалуйста, делать будешь? По нынешним временам, тебя такого, и в пастухи не возьмут... И верно - чубатый какой-то... Его учат, на него деньги государство тратит... Учительница вон давеча навещать его приходила думала, болен. А он, оказывается, сам себе выходной устроил! Ты где это, я спрашиваю, таскался два дня?

Володька опустил голову и забормотал что-то насчет больного товарища, у постели которого он должен был неотступно сидеть, но отец не стал слушать его.

- Молчи! Не ври лучше, - закричал он. - Бездельник! Пустомеля! А ну, снимай штаны сию же минуту!..

И, сдернув с гвоздя свой старый солдатский ремень, отец, не задумываясь, выпорол Володьку.

А выпоров его, он слегка успокоился и сказал:

- Завтра с утра пойдешь в школу и извинишься перед учительницей. Да не как-нибудь, не бал-бал-бал, а честно, откровенно, как пионеру полагается. Слышишь, что я говорю?

Володька слышал, конечно, но ничего не ответил. Он лежал на своей постели, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, и, отчаянно шмыгая носом, думал:

'Утоплюсь лучше, а не пойду...'

* * *

Спал Володька плохо, всю ночь видел во сне мельницу, на которой его почему-то должны были смолоть в муку, то и дело ворочался, всхлипывал, даже кричал несколько раз, а утром проснулся с тяжелой, как чурбан, головой и опять первым делом подумал, что лучше утопится или даст руку себе отрубить, чем пойдет извиняться к учительнице.

А за окном, как нарочно, как в насмешку над Володькиным несчастьем, празднично, по-летнему светило солнце.

Бывают - в октябре и даже в начале ноября - такие денечки, когда лето, которое по календарю уже давно кончилось, вдруг неожиданно и ненадолго возвращается на землю, как будто проверить: все ли здесь, на земле, в порядке, не забыло ли, не оставило ли оно здесь что-нибудь?.. На земле, конечно, все в полном порядке: и снег уже кое-где лежал, и заморозки были, и урожай весь собран и лежит в колхозных закромах, а солнце все-таки целый день сторожем ходит по голубому чистому небу, неярко светит, нежарко печет и золотит, красит все, что не успело увянуть и догореть - в лесах, в садах, на пажитях и в огородах.

Вот именно такой славный денек, Володьке на смех, и выдался сегодня.

Встал Володька мрачный, по привычке, не думая ни о чем, проделал все, что положено ему было делать: кое-как напялил на себя невычищенную, грязную одежду, кое-как, нехотя поплескался под рукомойником, с отвращением расчесал перед зеркалом свой кудлатый петушиный вихор, собрал учебники, запихал в сумку кусок хлеба и несколько картошек, потом подумал и сунул туда же тупой обеденный нож.