выдавал бы себе уголек на-гора.

- Ну, не зарекайся, Иван Иванович. Вот кончится война, поступишь в академию и станешь видным военачальником или политработником крупного масштаба.

- Не-ет, - протянул Гончаров, - я горный мастер, понимаете, я шахтер, мое место там, на шахте угольной.

Мы продолжали мечтать о том, кто из нас где будет жить, работать, учиться после войны. Забегая вперед, скажу, что не сбылась мечта Ивана Гончарова, не вернулся он на шахту. Был тяжело ранен, попал в госпиталь. После выздоровления служил до 1949 года дежурным военного коменданта на одной из станций Московского железнодорожного узла.

За неторопливым разговором мы не заметили, как к дому подъехали двое. Привязав коней к изгороди, они вошли внутрь. Я, Гончаров, Джамолдинов и Мальцев последовали за ними. Это были разведчики, которых секретарь райкома партии посылал в Синие Липяги. В доме все спали. Люди лежали прямо на полу или сидели за столами, положив головы на руки. Дремали секретарь райкома, капитан милиции и остальные.

Вошедшие назвали секретаря по имени- отчеству. Он поднял голову:

- Ну что?

- В Синих Липягах - немцы. На улицах полно танков, орудий, автомашин.

- Хорошо, присаживайтесь, товарищи, подождем остальных.

Немного погодя прибыли все, кого посылал секретарь райкома. Люди докладывали, что в ближайших селах наших войск нет.

- Да, недобрые вести, - словно про себя заметил секретарь и задумался.

Было о чем подумать и нам. Где сейчас штаб батальона или полка? Куда идти? Карта у нас кончалась на Истобном. Мы не могли прикинуть дальнейший маршрут движения или хотя бы представить, где могли быть в это время полковой или батальонный штабы. Как стало известно позже, на западной стороне Дона к этому моменту подразделений нашего полка уже не было. '18 июля 1942 года по приказу полк вышел на восточный берег Дона и нес службу заграждения на рубеже Хоростевань - Коротояк', - говорится в донесении штаба 92-го погранполка тех дней.

Через шторы в комнату, где мы коротали время, пробился утренний свет. Кто-то погасил лампу, отдернул занавески. Проглянули очертания села. По черепичным и соломенным крышам домов скользнули лучи солнца. Замычала корова.

Старшина Городнянский пригласил нас завтракать. У сарая стояла наша повозка, а метрах в семидесяти от нее под раскидистой кроной тополей у походной кухни собрались бойцы. Чуть дальше, у колодца, умывались сержанты Пугачев и Векшин.

- После бессонной ночи неплохо освежиться и нам, - предложил Джамолдинов.

Холодная вода сняла сонливость. Потом старшина накормил нас пшенной кашей. Только мы позавтракали, как послышался гул мотора. Кто-то крикнул:

- 'Рама' летит!

Разведывательный немецкий самолет прострочил по селу из пулемета, сделал круг и отвалил к Коротояку. Я дал команду старшине готовить людей к маршу, часовых с окраины села снять. За год войны мы хорошо изучили тактику врага: вслед за самолетом-разведчиком появлялись танки.

- Ну, что будем делать, старший лейтенант? - спросил секретарь райкома.

- Думаю, скоро надо ждать танки, - отозвался я.

- Как скоро? - переспросил секретарь райкома.

- Ну, в минутах не скажу, а скоро.

И действительно, не прошло и четверти часа, как за селом послышалась артиллерийская канонада, а затем окончательно стряхнул утреннюю тишину гул танковых моторов. Он приближался. Отчетливо стали слышны пулеметные очереди.

Наших войск западнее Истобного не было. Видимо, гитлеровцы устроили пальбу, завидев дзоты и траншеи, в которых не было ни одного человека. Такое случалось. Фашисты нередко бомбили или обстреливали пустые дороги, рощи, лощины, высоты. Как говорится, на всякий случай.

- Будем отходить, - сказал секретарь райкома. При дневном свете его лицо казалось бледно-желтым, уставшим.

- К Воронежу нам не пробиться, - заметил я. - Лучше, наверно, на Коротояк. Там, говорят, есть мост через Дон.

- Пожалуй, удобнее идти к Дону через село Сторожевое, - посоветовал секретарь райкома. - Оно нашего района. В нем рыболовецкий колхоз. Можно переправиться через реку на лодках.

Вначале шли полевой дорогой. Справа и слева простирались поспевающие поля пшеницы. Она хорошо укрывала нас от взора врага. Потом двинулись по глубокой лощине, пока не дошли до небольшой высотки с лесной посадкой. Солнце поднялось в зенит, палило нещадно. Хоть бы маленькое дуновение ветерка! Все в природе застыло, вымерло. На высоте в редком лесочке сделали короткий привал. Было хорошо видно, как через Истобное, поднимая клубы пыли, непрерывным потоком двигались немецкие мотоциклисты, бронемашины, танки, автомашины с пехотой. Все это растекалось по дорогам на Воронеж и Коротояк.

Покинув лесные посадки, мы час или полтора шли под гору и оказались в довольно глубоком овраге, заросшем камышом и кустарником. Овраг привел нас к небольшому селу, дома которого прилепились к берегу мелководной речушки. Это был хутор Россошки. Наши попутчики разошлись по домам. А нам следовало пополнить продовольственные запасы.

Июльская ночь коротка. Не успел сомкнуть глаз, как уже засветало. Дежурный по заставе тихо подал команду: 'Подымайсь!' Быстро встали командиры отделений, без суеты построили своих подчиненных. Вперед выехал на повозке старшина. Сноровисто собрались и наши попутчики.

Часа четыре шли по ровному полю. Потом впереди замаячил темный лесок. Кто-то сказал:

- Хутор Матюшкин.

Домов почти не видно. Их укрыли густые фруктовые сады.

Неподалеку от Матюшкина пролегал овраг, тянувшийся километров на двадцать, если не больше. Это была мощная естественная противотанковая преграда. Дальше виднелась густая роща. Туда мы и двинулись. С большим трудом нам удалось спустить по крутому склону оврага повозку. Выехать же было еще сложнее. Пришлось снять с повозки все, что на ней находилось, и на себе поднять наверх. Вытянули и саму повозку. Еще около часа шли мы по опушке рощи, пока наконец не оказались на окраине села Сторожевого, примостившегося на крутом берегу Дона.

Подойдя к селу, увидели такую картину. В садах, у домов, на улицах, прямо на берегу сидели, ходили, стояли женщины, старики, дети. Тут же располагались красноармейцы, в большинстве раненые. Рядом паслись коровы, лошади, овцы. Все это осело у Дона с намерением перебраться на другой берег. В распоряжении переправлявшихся было с десяток лодок. У них толпилось несколько сот людей гражданских и военных. Мешая друг другу, они пытались сесть в лодки. Однако переправиться через реку никому не удавалось. Переполненные людьми лодки переворачивались, так и не отойдя от берега. Слышался шум, крики, плач детей. Появились вражеские самолеты. Они пронеслись над переправой на бреющем полете и из пулемета обстреляли собравшихся. Это усилило панику. Самолеты появились вновь. Люди заметались, ища спасения от пуль.

Видя это, секретарь райкома, начальник милиции и я приняли решение развернуть нашу группу в цепь, оттеснить толпу от берега и установить жесткий порядок переправы. Решили в первую очередь отправить за Дон женщин с детьми, затем раненых, потом остальных. Последними переправятся бойцы и командиры. Осуществить наше намерение, однако, было не так-то просто. Но постепенно страсти улеглись. Каждый стал терпеливо ждать своей очереди.

Оказавшись неожиданно 'комендантом' переправы, я приказал собрать к причалу все лодки, на которых могло разместиться сразу не более шестидесяти человек, и, разбив местных рыбаков на бригады гребцов, назначил младшего политрука Гончарова старшим над ними. На каждую лодку посадил еще по бойцу в помощь ему. Через коридор, образованный пограничниками, сержанты Пугачев и Век-шин провели первую группу женщин и детей. Начались рейсы на восточный берег Дона.

Группу за группой отправляли мы стариков, женщин, детей и раненых бойцов. Потом остальных в порядке очередности. Так было перевезено около семисот человек. Когда люди оказались на том берегу и наступило относительное затишье, мы вместе с погонщиками скота из эвакуированных совхозов и колхозов с большим трудом загнали в воду несколько сот лошадей и коров, и те поплыли на восточный берег. Трудности возникли с переправой овец. Овцы никак не хотели 'садиться' в лодки. Первый 'овечий рейс' был не совсем удачным. Часть животных на середине реки выпрыгнула из лодок и затонула. Однако когда на другом берегу овец скопилось значительное количество, они охотно подходили к лодкам и переправа пошла быстрее. Так перевезли четыреста или пятьсот овец.

За ночь в селе снова скопилось немало граждан, бойцов и командиров. А на рассвете в районе хутора Матюшкин возникла ружейно-пулеметная стрельба, в которую постепенно вклинилась артиллерийская. Несколько снарядов разорвалось в селе и в Дону. Прибежал связной от Джамолдинова, который оставался в Матюшкине с группой бойцов для прикрытия.

- В хутор ворвались немецкие танки с десантом автоматчиков, - доложил боец. - После перестрелки мы отошли за овраг и окопались. Легко ранен пограничник Бондарь, а лейтенанту три пули прошили гимнастерку, но только спину обожгли. Он просил узнать, как быть дальше?

- Передайте Джамолдинову, чтобы продолжал наблюдение за хутором. При изменении обстановки немедленно доложить мне. По сигналу белой и красной ракет прибыть сюда, к переправе.

Пока шел этот разговор, к переправе подъехали десятка два конников. Многие из них сидели на своих скакунах прямо без седел. На плечах каждого была плащ-палатка, на груди - автомат. Всадники сразу направились к переправе. Сержанты Пугачев и Векшин с помощью других пограничников попытались остановить конников. Но те упрямо напирали на них. Тогда со старшиной Городнянским и остальными пограничниками заставы я