же засуетились три женщины в кимоно, они выпевали цифры и артикулы правил, а за ними глухонемыми Герасимами двигались два холодноглазых молодца, каких в автомате на Королева именовали бы Шкафами, они стали теснить его к двери в недра здания. Было видно, что они умеют не только теснить, но и знакомы с секретами боевых послушников Шаолиньского монастыря. Да и женщинам, наверное, не случайно форменной одеждой были определены кимоно.

- Я иду по приглашению, - сказал Михаил Никифорович.

Он не то чтобы сдался, ему надоела толкотня. И возник интерес - не из его ли, заведующего аптекой, бывшего кабинета последовало приглашение. Нет, указали ему на дверь комнаты, где когда-то сидела его горемычная заместительница. За дверью Михаил Никифорович обнаружил Бурлакина.

- Садитесь, - предложил Бурлакин.

- Для ваших претензий у меня две минуты, - сказал Михаил Никифорович.

- Мы вас пригласили, - сказал Бурлакин, - чтобы объявить о недопустимом нарушении... Вы были обязаны ознакомиться с текстом правил и...

- Там, наверное, первым делом написано - для блага и прочее... И эти амбалы-каратисты для блага населения?

- Какие каратисты? - чуть не расстроился Бурлакин. - Молодые люди, которые вас эскортировали ко мне? Неужели они вас обидели? Это почетное сопровождение. А так они грузчики. У нас есть услуги с тяжелыми предметами.

- Сколько уплатить? - спросил Михаил Никифорович.

- Хорошо, Михаил Никифорович, - обеспокоился Бурлакин. - Оставим веревку, если тебе неприятно говорить о ней. Хотя она теперь зафиксирована и никуда не денется... Конечно, мы тебя позвали по иному поводу. Ты нам нужен.

- Спасибо, - сказал Михаил Никифорович. - Но вы мне не нужны. Пылесосов я более брать не буду. Особенно с часовым механизмом.

- С каким часовым механизмом? - удивился Бурлакин.

- Ни с каким, - сказал Михаил Никифорович. - Это я так.

- Вот что, Михаил Никифорович. - Бурлакин поднялся. - Возможно, я эгоистично сказал. Хотя и верно. Да, ты нам нужен. Но мы бы желали, чтобы и мы тебе были нужны. И чтобы ты понял, что мы ищем не для себя, а для Останкина. А ты зарыл свой талант. Или талан.

- Стало быть, вы ищете вместе с Любовью Николаевной?

- Вместе.

- Но Шубников обещал, что не будет опираться на нее.

- Выходит, что вместе плодотворнее. Это пока ищем. А когда найдем и устроимся, сможем и не опираться.

- Обойдетесь без меня.

- Обойдемся, - согласился Бурлакин. - Но печально, что твои мощности стынут задаром. Да, мощности, энергия, силы, поля, желания, мечты... И учти. Многие в Останкине нас поняли и со всем лучшим, что у них есть, пришли к нам.

- И дядя Валя?

- И дядя Валя. И Игорь Борисович Каштанов. И Серов. И Тарабанько. И... - Далее Бурлакин назвал Михаилу Никифоровичу еще несколько известных тому фамилий, в их числе и мою.

- Тексты объявлений вам не Каштанов пишет?

- И Каштанов.

- А кто у вас сам спартаковский дух? Тот, что для важных случаев и материализованный? Не Лапшин ли?

- При чем тут Лапшин? - обиделся Бурлакин. - Именно дух. Но материализованный в виде личности. Так привычнее и достовернее. На него уже есть заявка. Через час заберут. Вот он.

На стене слева от стола Бурлакина выявился экран, и на нем в цветном, объемном изображении был предъявлен спартаковский дух. Он Михаила Никифоровича разочаровал. Михаил Никифорович полагал увидеть богатыря с морковными щеками или хотя бы атлетическую, задорную натуру из передачи 'Если хочешь быть здоров', а где-то на вокзальной скамье ожидал заказчика кислый, задерганный мужичонка лет сорока, со скудными волосами, такой бы задрожал при виде конной милиции.

- Его не возьмут, - предположил Михаил Никифорович.

- Ошибаешься, - возразил Бурлакин. - От его голоса может повалиться шишкинский бор. А если он соберет волю, то уж...

- Кто его заказал?

- Доменный цех. Для выполнения квартального плана.

Экран погас и исчез.

- Дальнейших вам успехов, - раскланялся Михаил Никифорович.

- Ты нас не серди, Михаил Никифорович, - помрачнел Бурлакин. - И уж не зли. Наш художественный руководитель...

Сразу же в комнату вошел Шубников. Я чуть было не написал - ворвался. Или влетел. Нет, не ворвался и не влетел, хотя появление его и вышло метеорным. Он протянул руку Михаилу Никифоровичу, и тот без всякого к тому желания ее пожал. Шубников был в черном халате, но халат его, долгополый, с серебряной застежкой под горлом, походил на плащ звездочета. Или алхимика. Шубников молча долго смотрел в глаза Михаила Никифоровича. Взгляд его Михаил Никифорович вытерпел. Но Шубников как будто бы и не пугал сейчас его, не пытался подчинить своей воле, он, казалось, стремился понять нечто в Михаиле Никифоровиче и давал рассмотреть себя. Он серьезно изменился. Его случайным знакомцам могло прийти в голову, что это и не Шубников. Но Михаил Никифорович увидел, что ставшее безбородым лицо Шубникова удлинилось и утончилось, даже обострилось книзу. Шубников более не носил очки, даже и в минуты его безалаберных авантюр вызывавшие у людей сторонних соображения о простодушии и незащищенности останкинского баламута. Скорбная и важная мысль обнаруживалась в его глазах. Нос Шубникова выпрямился, стал резок и классичен, осунувшееся лицо прорезали глубокие вертикальные морщины уставшего и всепонимающего творца.

- Я догадываюсь, о чем был разговор, - сказал Шубников. - Очень жаль, Михаил Никифорович, что вы не хотите быть с нами - из упрямства или по инерции мышления. Но я не буду сейчас в чем-либо убеждать. Попрошу лишь об одном - прочтите. Здесь всего восемнадцать страниц на машинке. Необязательно сегодня. Когда будет время. Не откажите в нижайшей просьбе. Здесь есть факты и сообщения. Они должны объяснить, из-за чего и ради чего мы ищем. Да, мы и сами были нехороши, но отчего же и не подчиниться тяге к совершенству?..

Шубников протянул Михаилу Никифоровичу сафьяновую папку, на обложке ее было вытиснено: 'Записка о состоянии нравов в Останкине и на Сретенке...'

- Я прочту, - неуверенно сказал Михаил Никифорович, взяв в руки папку. - Но это ничего не изменит.

- И еще. Здесь до проката была ваша аптека. Стены привыкли. И держат в себе. Не хотелось бы, чтобы они стали мешать. Вы знаете латинский. Вы помните Сенеку. Вот из него...

Михаил Никифорович знал латынь в пределах аптечной необходимости, из Сенеки же он ничего не помнил. Шубников продекламировал вовсе не по-латыни:

- Нет места лекарствам там, где то, что считалось пороком, становится обычаем.

- Слова эти не имеют отношения к аптеке, - сказал Михаил Никифорович.

- Я хотел, чтобы вы подумали и об этом, - как бы не расслышал его Шубников. - Когда вы прочтете 'Записку', оно и само придет вам в голову. А относительно веревки все уладят.

- Благодарствую, - сказал Михаил Никифорович. - Только я вам свою принес взамен.

- Вся тонкость в разрезанном узле, - осторожно заметил молчавший при Шубникове Бурлакин. - Здесь нарушение правил...

- Уладим! - поморщился Шубников. - Вы, Михаил Никифорович, можете пройти мимо Четверикова, даже и не взглянув на него.

- Отчего же, - сказал Михаил Никифорович. - Взгляну. И на грузчиков-каратистов взгляну. Вдруг они стали у вас обычаем.