Неделю я был в трудах. А потом встретил дядю Валю на троллейбусной остановке возле кинотеатра 'Космос'.
Поздоровались.
- Автомат-то работает? - осторожно спросил я.
- Работает, - успокоил меня дядя Валя.
- Дней семь не заходил, все дела, - сказал я, как бы давая дяде Вале повод вспомнить для меня останкинские новости.
- Ну и зря, - кивнул дядя Валя, - пиво все дни хорошее. Такое пиво мы с Сережкой Эйзенштейном последний раз пили в Одессе, пока ассистенты коляску с ребенком по лестнице гоняли... 'Тип-топ' называлось пиво. Еще от нэпманов...
- А что, Любовь Николаевна все еще у Михаила Никифоровича живет? осторожно направлял я разговор.
- Надо полагать.
- И по городу гуляет?..
- Молодая, - сказал дядя Валя.
- А эти... Шубников с Бурлакиным?
- Их не встречал дней пять. Или шесть.
- А разве Каштанов имел право продавать пай?
- Не имел.
- А вдруг это Любовь Николаевна подбила Шубникова перекупить пай?
- Ну хоть бы и она, - сказал дядя Валя.
Дядя Валя, Валентин Федорович Зотов, никаких возмущений жизнью, явлениями атмосферы, поведением московских жителей или каких-либо залетных сомнительных существ не выказывал, в душе его, похоже, были тишь и безветрие.
- Валентин Федорович, - сказал я церемонно, - а акт о капитуляции Любови Николаевны вы не выбросили?
- Лежит в серванте, - сообщил дядя Валя. - Вместе с жэковской книжкой и облигациями.
- Копию с него снять нельзя ли?
- Зачем тебе?
- Ну хотя бы для того, чтобы понять нечто.
- Ответы на все, - сказал дядя Валя, - ищи в себе самом.
Мы миновали гастроном, перешли улицу Цандера и вошли в автомат. Пиво и впрямь оказалось удивительное.
- А я что говорил! - сказал дядя Валя. - Коли бы она сгинула совсем, завозили бы к нам на Королева такое хорошее пиво?
И он тихо отпил из кружки, кроткий и умиротворенный. Никаких бед, даже и небольших, для него и вовсе не существовало. Вдруг он поинтересовался:
- Слушай, говорят, эта... нечисть всякая, упыри там, вурдалаки... или болотные девы... и вообще всякая дребедень. Говорят, что они изнутри полые. На самом деле так?
- Что значит - полые? - удивился я.
- Как труба, - сказал дядя Валя. - Сверху сталь или бетон, а внутри пустота. Или газ. Или вот как яйцо, только без начинки. Скорлупа, и все.
- Это вы к чему? Или про кого?
- Ну так... - сказал дядя Валя. - Вообще.
- Вы бы взяли сами и проверили.
- А вдруг она и не нечисть?
- Очень может быть... Это в разных региональных мифах и поверьях говорится, что интересующие вас личности - полые. Босх и Брейгель, например, использовали эти поверья.
- Вот видишь! - обрадовался дядя Валя. - Босх и Брейгель!
- Что же тут радоваться?
- Как что! Яшка Брейгель мне точно говорил, что они полые!
- Я имею в виду Питера Брейгеля Старшего.
- Ну и он... И старший... Питер... Петр Семеныч. И он на 'Межрабпомфильме'...
- Хорошо, и Петр Семенович. А что радоваться-то?
- Радоваться тут нечему, - сказал дядя Валя. - Но если она полая...
- Вот вы и проверьте.
- Это Михаилу Никифоровичу было бы удобнее, - вздохнул дядя Валя. - Но с другой стороны... Если бы она была полая, стал бы Михаил Никифорович так долго терпеть ее в своей квартире?..
- Она ведь обязана его лечить.
- Пусть лечит... Но я на его месте отселил бы ее куда-нибудь в телефонную будку. Или в мусорный ящик.
И мне показалось, что относительно безветрии и застывших лав в душе Валентина Федоровича я ошибался. Некое усмирение, собственной ли волей вызванное или подсказанное чем-то, видно, произошло, но потухшим вулканом дядя Валя мог привидеться лишь легкомысленному исследователю. Может быть, дядя Валя делал вид, из каких-либо своих соображений, что он потухший и умиротворенный? Но ведь снова - 'может быть'. И о Любови Николаевне я подумал, что она, 'может быть', прикинулась покоренной. Она прикинулась, дядя Валя прикинулся. Но зачем?
- Покупка Шубникова вас не расстроила? - снова спросил я дядю Валю.
- Мне на нее наплевать.
- Врете вы, Валентин Федорович.
- Что ты мне грубишь?
- А что вы стоите замаскированный, как Большой театр в сорок втором году?
- Ты видел Большой театр в сорок втором году?
- Не видел. Я был в эвакуации.
- Вот и молчи. И я не видел. Я тогда работал там. - И дядя Валя резко показал рукой на запад, за Останкинскую башню, в сторону Берлина.
- Шофером?
- Нет, - сказал дядя Валя. - У меня был личный автомобиль.
- Вас понял. Тогда Останкину нечего опасаться. Что нам какие-то Шубниковы с Бурлакиными. Или Любови Николаевны.
- Я справедливости хочу!.. - заявил вдруг дядя Валя.
И сразу же он будто бы расстроился из-за своих слов. Заерзал, засуетился, принялся оглядываться, искал в карманах двугривенные монеты и не находил... Я вспомнил:
- Между прочим, Михаил Никифорович почти каждый день давал этой... Любови Николаевне... по рублю.
- Ну и что?
- Вы драмы Островского знаете?
- Ты еще не родился, а мы с Яшкой Протазановым думали, как переделать для Алисовой 'Бесприданницу'.
- Помните, как всякие негодяи у Островского скупают векселя должников?
- Ты что? - Дядя Валя задумался. - Ты считаешь, что Шубников выкупил у Любови Николаевны ее долги Михаилу Никифоровичу? Вот это поворот! - И он сокрушенно покачал головой...
- А могла быть Любовь Николаевна кленом? Или ольхой? - после паузы спросил я.
- Это ты к чему?
- Так, вспомнилось одно...
- По-твоему, она не полая, а ольха?
- Я вас спросил.
- Ладно, - сказал дядя Валя. - Пора нам с тобой разойтись.
- Такое впечатление, Валентин Федорович, что вы намерены вести партизанскую войну...
