Вскоре после этого генерал счел необходимым уехать на неделю в Лондон. И он покинул Нортенгер, искренне сожалея, что дела лишают его общества мисс Морланд, каждым часом пребывания с которой он так дорожит, и настойчиво внушая своим детям, что забота о ее удобствах и развлечениях в его отсутствие является важнейшим их долгом. Его отъезд позволил Кэтрин впервые убедиться на собственном опыте, что некая утрата иногда может обернуться приобретением. То, как радостно они теперь зажили, занимаясь чем им хотелось, позволяя себе сколько угодно смеяться, проводя непринужденно и весело часы за столом, гуляя когда и где им вздумается и распоряжаясь временем занятий и досуга по своему усмотрению, позволило Кэтрин отчетливо осознать скованность, которую вызывало присутствие генерала, и особенно оценить их теперешнюю свободу. Ощущение радости и непринужденности делало для нее этот дом и живущих в нем брата и сестру с каждым днем все более близкими. И если бы не ожидание приближающейся разлуки с одной и неуверенность в ответном чувстве другого, счастье ее в каждую минуту каждого дня было бы совершенно безоблачным. Визит ее, однако, продолжался уже четвертую неделю. Ко дню возвращения хозяина дома четвертая неделя уже истекала и ее дальнейшее пребывание в Нортенгере могло показаться назойливым. Мысль эта вызывала у нее время от времени грустное чувство, и, чтобы облегчить свою душу, она вскоре решила поговорить по этому поводу с Элинор, высказав ей свое намерение уехать и поступив в дальнейшем сообразно с тем, как это намерение будет воспринято.

Сознавая, что если она станет с этим тянуть, то коснуться столь неприятной темы позже ей будет еще тяжелее, она воспользовалась первой минутой пребывания с Элинор наедине и, разговаривая с ней о том о сем, упомянула о необходимости скорого отъезда. Выражение лица и ответ Элинор явно показали, насколько она была этим огорчена. Она «надеялась, что сможет наслаждаться обществом Кэтрин гораздо дольше, воображала, возможно из себялюбия, что получила согласие на визит гораздо более продолжительный, не сомневалась, что, знай мистер и миссис Морланд, сколько радости доставляет ей гостья, они великодушно согласились бы не торопить ее возвращения, и т. д. и т. д. п.» По поводу последнего затруднения Кэтрин заметила, что «в этом отношении папа и мама вовсе не беспокоятся – им вполне достаточно, что она сейчас счастлива». – «Но тогда можно ли осведомиться, чем вызвана подобная поспешность?» – «Ах, просто тем, что она уже пробыла здесь слишком долго!»

– Что ж, если вы употребляете это слово, я не смею вас удерживать. Если вам показалось слишком долгим...

– Ах нет, мне вовсе не показалось. Сама я была бы рада остаться вдвое дольше...

И между ними тут же было условлено, что, до тех пор пока ей это не покажется, об отъезде Кэтрин не должно быть и речи.

Как только одна причина ее неуверенности была благополучно устранена, действие другой тоже уменьшилось. Любезность и искренность с которыми Элинор уговорила ее не торопиться с отъездом, и благодарный взгляд, брошенный Генри, когда он узнал, что она остается были настолько приятными доказательствами их привязанности, что у нее оставалась только та легкая неуверенность, без которой вообще не обходится человеческое сознание. Кэтрин почти не сомневалась, что Генри ее любит, и была убеждена, что его отцу и сестре она нравится и что они рады принять ее в свою семью. А раз уж она в это поверила, ее озабоченность и беспокойство превратились в нечто похожее на! упражнения.

Генри не смог выполнить наказа генерала – не отлучаться из Нортенгера до его приезда, заботясь о благополучии дам. Дела, связанные с Вудстонским приходом, потребовали, чтобы в субботу он на два дня их покинул. На этот раз исчезновение Генри подействовало на жизнь в аббатстве не так, как в присутствии генерала, – жизнь эта стала менее оживленной, но не сделалась неприятной. И для двух довольных взаимным обществом молодых леди время летело так незаметно, что в день отъезда Генри они засиделись после ужина часов до одиннадцати – весьма поздно для этого старинного жилища. Они успели подняться по лестнице, когда им показалось, – насколько можно было расслышать сквозь толстые стены, – что к дому подъехал экипаж.

Тотчас же это подтвердилось громким звоном дверного колокольчика. После первого удивленного возгласа: «Боже праведный, кто бы это мог быть?!» – Элинор высказала предположение, что приехал ее старший брат, который и прежде нередко наезжал столь же внезапно, хотя и не в такое позднее время, и, соответственно, поспешила ему навстречу.

Кэтрин прошла к себе в комнату, стараясь собраться с душевными силами для возобновления знакомства с капитаном Тилни. Несмотря на неблагоприятное мнение о его поступке и уверенность в пренебрежительном отношении к ней столь блестящего офицера, было приятно, что встреча их состоится все же не при тех обстоятельствах, которые сделали бы ее еще более затруднительной. Она не сомневалась, что он не станет говорить о мисс Торп. Сейчас, когда он уже должен был стыдиться сыгранной им роли, этого можно было не бояться. И поскольку тема о Бате будет исключена, она сможет вести себя с ним вполне дружески. Эти мысли заняли у нее довольно много времени. Прошло полчаса, а Элинор все не возвращалась. То, что она так обрадовалась брату и должна была так много ему сказать, свидетельствовало несомненно в его пользу.

В эту минуту Кэтрин уловила шаги в галерее. Она постаралась к ним прислушаться, но стихло. Едва лишь, однако, она убедила себя, что ей это только почудилось, как чуть слышное движение около ее комнаты заставило ее вздрогнуть. Казалось, кто-то прикоснулся к двери – и через мгновенье слабое шевеление дверной ручки подтвердило, что на нее снаружи легла чья-то рука. Мысль, что к ней пытаются проникнуть с такой осторожностью, вызвала у нее легкую дрожь. Но, решив не поддаваться больше воображаемым страхам и осточертевшим ей зловещим признакам, она заставила себя спокойно шагнуть вперед и распахнуть дверь. За дверью стояла Элинор, – всего только Элинор. Однако тревога Кэтрин рассеялась ненадолго – Элинор выглядела бледной и потрясенной. Хотя она явно направлялась в комнату подруги, ей, казалось, трудно было переступить порог и еще труднее заговорить. Объяснив состояние Элинор ее огорчением по поводу дел. капитана Тилни, Кэтрин смогла выразить ей сочувствие лишь безмолвной заботой – усадив ее в кресло, растерев ей виски лавандовой водой и нежно прильнув к ней щекой.

– Кэтрин, дорогая, оставьте меня, ради Бога оставьте! – были первые связные слова, вырвавшиеся у Элинор. – Я прекрасно себя чувствую. Ваше участие заставляет меня еще больше страдать – я этого не вынесу. Я пришла к вам с таким известием!

– С известием? Ко мне?

– Как мне о нем сказать?! Боже, как мне сказать!

Новая, возникшая в голове Кэтрин догадка вызвала на ее лице такую же бледность, как у Элинор.

– Кто-нибудь прибыл из Вудстона?

– Ах нет, совсем не то, – сказала Элинор, глядя на подругу со страдальческим видом. – Это вовсе не из Вудстона. Это отец. При последних словах голос ее дрогнул, взгляд потупился.

Сердце Кэтрин упало от одного только известия о непредвиденном приезде генерала, и в течение какого-то времени она вовсе не думала, что ее ждет более неприятная новость. Она молчала. И Элинор, пытаясь взять себя в руки и произносить слова твердо, не поднимая глаз, вскоре заговорила опять:

– Вы слишком добры, я знаю, чтобы рассердиться на меня за поручение, которое я вынуждена исполнить. Я с большой неохотой передаю вам чужую волю. После нашей недавней беседы, после утренней договоренности, – я была этому так рада, так благодарна! – что вы отложите свой отъезд еще, как мне бы хотелось, на много недель, – могу ли я сказать вам, что надобность в вашем великодушии, увы, отпала, что удовольствие, которое вы до сих пор нам дарили, должно быть оплачено... Я не нахожу слов! Кэтрин, моя дорогая, мы вынуждены расстаться. Отец вспомнил о данном им обещании, ради которого мы должны всей семьей выехать в понедельник. Мы едем на две недели в имение лорда Лонгтауна около Херефорда. Объяснения и оправдания в равной степени невозможны. Ни на то, ни на другое я неспособна.

– Элинор, дорогая, – воскликнула Кэтрин стараясь по возможности совладать со своими чувствами, – незачем огорчаться! Более поздняя договоренность должна быть отменена ради предшествовавшей. Мне