Кэтрин питала такие радужные надежды по поводу предстоящего посещения Мильсом-стрит, что ей предстояло неминуемое разочарование. И, соответственно, хотя она была безукоризненно принята генералом Тилни и радушно встречена его дочерью, хотя Генри был дома, а из посторонних никого больше не было, не прошло и нескольких часов после ее возвращения оттуда, как, разобравшись в своих чувствах, она поняла, что не извлекла из этого визита того удовольствия, на какое рассчитывала. Все сказанное за этот день не только не сблизило ее с мисс Тилни, но, напротив, она не чувствовала себя с ней в тех коротких отношениях, какие установились между ними прежде. Хотя она видела Генри Тилни в благоприятной обстановке за непринужденной семейной беседой, он никогда еще не был столь скован и молчалив. И несмотря на подчеркнутую любезность со стороны их отца, несмотря на все его авансы, комплименты и изъявления благодарности, расставшись с ним, она почувствовала облегчение. Все это казалось загадочным. Это не могло быть виной генерала Тилни. Вне всякого сомнения, он был добродушным, благожелательным и во всех отношениях приятным человеком – ведь он был хорош собой, высок ростом и приходился отцом Генри. Он не мог быть в ответе за плохое настроение детей и за то, что она сама не получала удовольствия от его общества. Первое, вероятно, объяснялось случайностью, а второе – ее собственной глупостью.

Изабелла, узнав о подробностях визита, предложила другое объяснение:

– Все это – следствие их гордости, да, да – нестерпимого высокомерия и гордости!

Она давно подозревала, что это семейство думает о себе невесть что, а теперь больше в этом не сомневалась. Ей еще не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь вел себя так заносчиво, как мисс Тилни! Своей невоспитанностью она не делает чести этому дому. Так обращаться с гостьей! Почти с ней не разговаривать!

– Все это было вовсе не так плохо, Изабелла. Никакой заносчивости она не проявляла И она была очень любезна.

– Пожалуйста, не защищайте ее! А каков ее братец, который, казалось, был вами так увлечен? Великий Боже! Некоторых людей я положительно не понимаю. Так, значит, за весь день он на вас даже и не взглянул?

– Я бы этого не сказала. Но он словно был не в своей тарелке.

– Какое ничтожество! Больше всего я ненавижу непостоянство. Я требую, дорогая, чтобы вы этого человека выбросили из головы. Он недостоин вас.

– Недостоин меня? Едва ли он когда-нибудь обо мне думал.

– Это я и хочу сказать. Он о вас совсем не думает. Что за вероломство! Ни ваш, ни мой брат так бы не поступили. По-моему, у Джона на редкость постоянное сердце.

– Но если говорить о генерале Тилни, едва ли кто-нибудь мог проявить ко мне больше внимания и любезности, поверьте. Казалось, развлечь меня и доставить мне удовольствие было главной его заботой.

– О нем я другого мнения. Я не считаю его гордецом. Это, должно быть, настоящий джентльмен. Джон очень его хвалит, а слова Джона...

– Что ж, посмотрим, как они будут держаться со мной сегодня вечером. Мы встретим их в залах.

– Я тоже должна там быть?

– Разве вы не хотите? Мне казалось, решено.

– Если для вас это важно, я не могу отказаться. Но не требуйте от меня, чтобы я там веселилась, – сердце мое, вы знаете, будет находиться в сорока милях отсюда. И, прошу вас ни слова о танцах! Об этом не может быть и речи. Чарлз Ходжес, наверно, изведет меня до смерти. Но я сумею его осадить. Десять против одного, что он способен докопаться до сути дела, – хоть именно этого я хотела бы избежать. Я потребую, чтобы свои догадки он держал при себе.

Мнение Изабеллы о семье Тилни не повлияло на ее подругу. Она знала, что ни брат, ни сестра отнюдь не держали себя заносчиво. И ей казалось невероятным, чтобы их одолевала гордыня. Ее доверие к ним вознаградилось в тот же вечер: она была встречена с прежним вниманием мистером Тилни и по-прежнему приветливо его сестрой. Мисс Тилни старалась быть рядом с ней, а Генри пригласил ее танцевать.

Наслышавшись накануне на Мильсом-стрит об ожидающемся с часу на час приезде их старшего брата, капитана Тилни, она без труда отгадала, кем был красивый и светский молодой человек, которого она никогда прежде не видела и который явно принадлежал к их компании. Она смотрела на него с восхищением и даже могла допустить, что кому-то он мог понравиться больше своего младшего брата, хотя отличался, по ее мнению, некоторой самоуверенностью и менее располагающей внешностью. Его манеры и чувство такта были отнюдь не столь безупречны. Она сама слышала, как капитан Тилни не только отверг всякую мысль об участии в танцах, но даже высмеял Генри, когда тот предположил такую возможность. Данное обстоятельство свидетельствовало, что, как бы ни относилась к нему наша героиня, его восхищение ею не имело опасного характера, чреватого враждой между братьями или преследованием леди. Он не мог стать подстрекателем трех негодяев в кавалерийских плащах, которые втащили бы ее в запряженную парой коней карету, готовую умчаться в неизвестном направлении. Не предвидя подобных неприятностей или вообще каких-либо неприятностей, кроме слишком быстрого окончания танцев, Кэтрин тем временем радовалась, как обычно, обществу Генри Тилни, выслушивая с сияющими глазами все, что он ей говорил, и становясь неотразимей оттого, что находила неотразимым его.

После окончания первого танца капитан Тилни вновь оказался рядом с ними и, к большому неудовольствию Кэтрин, увел от нее своего брата. Они ушли, перешептываясь. И хотя при всем богатстве фантазии она не почуяла опасности и не заподозрила капитана Тилни в намерении сообщить Генри какие-то сведения, способные разлучить их навеки, ее все же не могло не огорчить, что она лишилась партнера. Ей пришлось прождать целых пять минут, которые показались ей долгой четвертью часа прежде чем братья вернулись. Все разъяснилось, когда Генри спросил у нее, как отнесется ее подруга к приглашению на танец, если ей представят его брата. Кэтрин без колебаний ответила, что мисс Торп ни за что танцевать не согласится. Этот обескураживающий ответ был передан капитану, который сейчас же от них отошел.

– Вашего брата это не должно огорчить, – сказала Кэтрин. – Он, я слышала, отзывается о танцах весьма пренебрежительно. Тем любезнее с его стороны, что он об этом подумал. Должно быть, заметив Изабеллу среди зрителей, он вообразил, что ей не хватило партнера. Но он ошибся – она бы не стала танцевать ни за что на свете.

Генри улыбнулся.

– Объяснение человеческих поступков дается вам без труда, – сказал он.

– В каком смысле? Что вы имеете в виду?

– Для вас не существует вопросов: «Как то-то повлияло на того-то?», «Что могло руководить человеком таких-то взглядов, возраста, положения и привычек?». Вы думаете лишь: «Как это повлияло бы на меня?», «Какими побуждениями руководствовалась бы я?»

– Я вас не понимаю.

– У нас с вами в таком случае неравное положение. Я вас понимаю прекрасно.

– Меня? Еще бы. Я не умею выражаться так тонко, чтобы оставаться непонятой.

– Браво! Превосходная насмешка над современной манерой выражаться.

– Но что же все-таки вы имели в виду?

– Сказать вам? Вам правда этого хочется? Но вы не предвидите последствий. Вам станет неловко, и