духа.

– Я уверен, что ты высыпала в кофе не всю пряность, хм-м? Где остаток меланжи, которую ты нашла? – Он попытался взять себя в руки, понимая, что и так выдал слишком много.

– Пряность у нас на кухне. – Она смотрела на мужа пристальным взглядом воспитанницы Бене Гессерит. – Почему ты так странно себя ведешь, мой дорогой?

Ничего не ответив, Фенринг вылил остатки кофе в кофейник и, схватив его, выбежал из спальни.

Придав лицу суровое выражение, Шаддам встал у входа в покои Анирул, скрестив руки на груди. Доктор Сук с завязанными в конский хвост волосами встал рядом с императором. Вещающая Истину Мохиам отказалась впустить их в спальню.

– Только врачи Бене Гессерит могут лечить некоторые недомогания, сир.

Доктор Сук, мужчина с румяным лицом, широким приплюснутым носом и покатыми плечами почти выплюнул в лицо Мохиам гневную тираду:

– Не надо думать, что Община Сестер понимает в медицине больше, чем врачи, прошедшие внутренний цикл обучения в Школе Сук.

Шаддам скорчил недовольную гримасу.

– Вы говорите бессмыслицу. После безобразного поведения в зоопарке моя жена нуждается в особом уходе.

Император только притворялся озабоченным. На самом же деле его больше интересовал доклад верховного башара, который с минуты на минуту должен был прибыть с Короны во главе своей военной флотилии. Каким увлекательным будет его рассказ!

Мохиам твердо стояла на своем:

– За ней может ухаживать только квалифицированная Медицинская Сестра, сир. – Тон Преподобной Матери смягчился. – Кроме того, Община Сестер окажет ей помощь, не предъявляя счет Дому Коррино.

Доктор Сук начал огрызаться, но Шаддам быстро заткнул ему рот. Услуги Школы Сук стоили очень дорого, намного больше, чем Шаддам был готов уплатить за Анирул.

– Возможно, будет лучше, если за моей супругой будут ухаживать ее Сестры.

За высокой закрытой дверью спала Анирул. Сон ее периодически прерывался потоками бессмысленных слов и странных звуков. Хотя император не стал бы никому в этом признаваться, его бы очень устроило, если бы его супруга сошла с ума.

Маленькая, кудлатая, как собачонка, женщина в черной накидке, медицинская сестра Авер Йохса, принесла с собой только маленькую наплечную сумку. Она вошла в спальню императрицы, не обратив никакого внимания на сардаукаров охраны и не следуя обычному протоколу.

Леди Марго Фенринг заперла двери, чтобы никто не смог помешать лечению, и посмотрела на Мохиам. Та согласно кивнула. Сестра Йохса умело сделала укол в шею матери Квисац-Хадераха.

– Она подавлена внутренними голосами Другой Памяти. Это же утишит Другую Память, и Анирул спокойно заснет.

Йохса встала у постели больной и покачала головой. Свои заключения она выдавала быстро, полностью уверенная в своей правоте.

– Анирул попробовала проникнуть слишком глубоко, не воспользовавшись помощью и советами другой Сестры. Мне приходилось наблюдать такие случаи, и в большинстве своем они были достаточно серьезны. Это своеобразная форма одержимости.

– Она поправится? – спросила Мохиам. – Анирул – Преподобная Мать тайного ранга, и сейчас настало время исполнения ею самых деликатных обязанностей.

Йохса не сочла нужным делать скидки на высокое положение пациентки.

– Я не хочу ничего знать о ее ранге и обязанностях. В медицинских делах, особенно если речь идет о сложной работе сознания, не существует простых ответов. Она пережила припадок, а продолжающееся присутствие голосов оказывает возбуждающее влияние на ее психику.

– Смотрите, как спокойно она сейчас спит, – тихо произнесла Мохнам. – Давайте оставим ее одну. Пусть она отдохнет.

Спящей Анирул снилась пустыня. Одинокий песчаный червь несся по пескам дюн, стараясь уйти от беспощадного преследователя, молчаливого и неумолимого, как сама смерть. Червь, исполинское создание, выглядел крошечным на фоне безбрежного моря песка и перед лицом силы, которая была намного больше его мощи.

Даже во сне Анирул чувствовала, как горячий песок до волдырей обжигает ее голую кожу. Размахивая руками и извиваясь в постели, она сбросила на пол гладкие шелковые простыни. Как хотелось ей попасть в прохладу тенистого оазиса.

Вдруг, совершенно внезапно, Анирул поняла, что находится внутри сознания извивающегося в песках создания. Ее мысли отправились в путь по нечеловеческим нервным путям, преодолевая соединения и синапсы. Она сама стала червем. Она сама чувствовала трение песка о свое сегментированное туловище, чувствовала, как в ее чреве разгорается огонь, питающий энергией тело, стремящееся уйти от неумолимого охотника.

Невидимый преследователь между тем приблизился к своей жертве. Анирул хотела зарыться глубоко в песок, но не смогла этого сделать. В ее кошмарном сне не было песка, она только слышала его шелест под своим извивающимся телом. Она издала молчаливый крик, вылетевший из длинного горла через пасть, обрамленную хрустальными острыми зубами.

Почему я бегу? Чего я так боюсь?

Внезапно она проснулась и села на постели. Глаза ей застилал красный огонь презренного, унизительного страха. Качнувшись в сторону, она упала на прохладные плиты пола. Тело ее было покрыто синяками и кровоподтеками и блестело от холодного пота. Неведомая катастрофа была уже рядом, она грозила бедой и продолжала приближаться, но Анирул не могла понять, в чем заключается это страшное несчастье.

Герцог Лето Атрейдес вместе с Туфиром Гаватом и Дунканом Айдахо, стоявшими по правую и левую руку от него, смотрел на собравшуюся на окаймленном скалами берегу толпу, ожидавшую слова своего правителя. За спиной Лето заходило солнце. Это было великолепное зрелище, спектакль, который надо было разыграть для народа перед тем, как отправить армию на войну.

Ожидание стало особенно тягостным после отбытия на Икс Ромбура и Гурни.

Окруженный одетыми в парадные мундиры гвардейцами и представителями крупнейших городов Каладана, Лето оглянулся, подняв глаза на величественный монумент, воздвигнутый по его приказу, монумент, который будет служить маяком и не только. На выступе суши, запирающем узкую бухту, высилось каменное изваяние Пауля Атрейдеса, которое стояло, как страж береговой линии, как колосс, видимый со всех кораблей, приближавшихся к пристани. Рука царственной статуи, одетой в одежду матадора, отечески лежала на плече скульптуры невинного мальчика с широко открытыми наивными глазами – Виктора, погибшего сына молодого герцога. В другой руке каменный Пауль держал факел, наполненный горючим маслом.

Старый герцог погиб во время корриды за много лет до рождения Виктора, и эти двое не могли знать друг друга, но объединение их статуй в одну скульптурную композицию имело большой смысл в глазах Лето – его политическая философия сформировалась под несгибаемым руководством отца, а способность к сочувствию родилась от любви к сыну.

Лето чувствовал гнетущую пустоту в душе. Каждый день, занимаясь текущими делами Дома Атрейдесов, он чувствовал свое одиночество без Джессики. Ему хотелось, чтобы и сейчас она была рядом с ним, участвуя в формальном освящении нового монумента, хотя он мог предположить, что она не одобрила бы такую экстравагантную расточительность в память об отце…