отпугиваю людей, боюсь их. Всё кажется мне: я его или он - меня. И хожу по земле, как муха по стеклу, лопнет стекло, и провалюсь я, полечу неизвестно куда.

- 'Хозяина, Ивана Кирилыча, убил я тоже по этой причине, из любопытства. Был он человек весёлый, добрый человек. И необыкновенной смелости. Когда у соседей его пожар был, так он, как бессмертный, действовал, полез прямо в огонь, няньку вывел, потом опять полез, за сундучком её, - плакала нянька о сундучке своём.

- 'Счастливый человек был Иван Кирилыч, упокой его господи! Мучить я его, действительно, мучил. Тех двух - сразу, а этого маленько помучил: хотелось понять, как он: испугается али нет? Ну, он был слабый телом и скоро задохся. Прибежали люди на крик его, бить меня, вязать. Я говорю им:

- 'Вы мне не руки, вы душу мне связали бы, дураки...'

- Кончив рассказывать, Меркулов вытер ладонью вспотевшее лицо и посоветовал спокойно:

- 'Вы меня, ваше благородие, судите строго, на смерть судите, а то что же? Я с людями и в каторге жить не могу, обиделся я на душу мою, постыла она мне, и - боязно мне, опять я начну пытать её, а люди от того пострадают... Вы меня, барин, уничтожьте...'

Мигнув умирающими глазами, следователь сказал:

- Он сам уничтожил себя, удавился. Как-то необычно, на кандалах, чёрт его знает как! Я не видал, мне рассказывал товарищ прокурора; 'Большая, сказал, сила воли нужна была, чтоб убить себя так мучительно и неудобно'. Так и сказал - неудобно.

Потом, закрыв глаза, Святухин пробормотал:

- Вероятно, это я внушил Меркулову мысль о самоубийстве... Вот, батенька, простой русский мужик, а - изволите видеть? Да-с...