подойди сюда, покажись. Ты ведешь себя невежливо по отношению к нашей гостье.

«Ах, неужели и он тоже!» — подумала Насуада, и ее вдруг охватила глубокая печаль.

Человек в светло-коричневом колете медленно повер­нулся, и, хотя лицо его было сверху закрыто серебряной маской, она сразу поняла, что это действительно Муртаг. Глаза его прятались в тени, а губы и зубы были плотно сжа­ты, придавая лицу мрачное выражение.

— Муртаг был в больших сомнениях, когда впервые по­ступил ко мне на службу, но с тех пор доказал, что ученик он весьма прилежный и способный. У него те же таланты, что и у его отца. Разве не так?

— Да, господин мой, — сказал Муртаг. Голос его звучал хрипло.

— Он удивил меня, когда убил старого короля Хротгара на Пылающих Равнинах. Я и не ожидал, что он проявит такое рвение в сражении со своими бывшими друзьями. С другой стороны, душа нашего Муртага полна ярости и жажды крови. Он готов голыми руками порвать горло даже куллу, если я ему это позволю. И я ему это позволил, ибо ничто не доставляет ему большего удовольствия, чем удовольствие убивать. Правда, Муртаг?

Мускулы на шее Муртага напряглись.

— Ничто, господин мой, — тихо подтвердил он.

Гальбаторикс снова засмеялся.

— Муртаг Убийца Королей… Между прочим, хорошее прозвище для будущих легенд, но не то, которое тебе сто­ило бы заслужить у меня на службе. — Гальбаторикс по­молчал и обратился к Насуаде: — До сих пор я довольно не­брежно относился к обучению Муртага тонкому искусству убеждения. Именно поэтому я и привел его сюда сегодня. Он получил кое-какой опыт в качестве объекта данного искусства, но никак не практика, хотя ему и самому давно пора овладеть этим искусством. А разве может он лучше постигнуть это умение, чем находясь в твоем обществе? В конце концов, именно он, Муртаг, убедил меня, что ты достойна того, чтобы пополнить ряды моих учеников.

Предательство! Именно ощущение предательства охватило душу Насуады. Несмотря ни на что, она была о Муртаге лучшего мнения. Она попыталась заглянуть ему в лицо, ища объяснений, но он замер, как сторож на часах, и на нее не смотрел, а по выражению его лица она ничего прочесть не сумела.

Затем Гальбаторикс махнул рукой в сторону жаровни и самым обыденным тоном велел Муртагу:

— Возьми прут.

Насуада заметила, как руки Муртага непроизвольно сжались в кулаки. Но помимо этого у него не дрогнул ни один мускул.

Этот приказ Гальбаторикса прозвучал для нее точно звон огромного колокола. Ей показалось, что некий великан-кукловод, дергая реальность за ниточки, заставляет ее вздрагивать и изменяться, а сама она, Насуада, словно куда-то падает, и воздух над нею дрожит, как покрытая ря­бью поверхность воды. Несмотря на всю силу этого при­каза, сейчас она, пожалуй, не смогла бы вспомнить, как пишутся эти слова и к какому языку они относятся; они просто прошли сквозь ее разум, оставив лишь представле­ние о том, что за ними последует.

Муртаг передернулся и резким движением выхватил из жаровни раскаленный железный прут. Искры так и посы­пались. Несколько сверкающих угольков рассыпались по каменному полу, как рассыпаются по земле семена сосен из раскрывшихся шишек.

Конец прута ярко светился, но вскоре бледно-желтое свечение сменилось более тусклым, ржаво- оранжевым. Раскаленный металл отражался в серебряной полумаске Муртага, искажая его лицо и придавая ему какое-то нече­ловеческое выражение. Насуада видела в полированной поверхности маски и собственное искаженное отражение. Ее тело напоминало отвратительную тушку краба с тонки­ми вытянутыми конечностями, которые тонкими черны­ми линиями тянулись куда-то за скулы Муртага.

Хоть это и было бесполезно, она все же изо всех сил напряглась и попыталась, несмотря на тугие путы, отстра­ниться от приближавшегося к ней раскаленного прута.

— Я что-то не понимаю, — сказала она Гальбаториксу с притворным спокойствием. — Разве ты не намерен по­давить мою волю с помощью собственного разума и духов­ной мощи? — Не то чтобы она этого хотела, но в данный момент ей казалось, что лучше попытаться отразить атаки его разума, чем терпеть пытку каленым железом.

— Чуть позже — если это вообще понадобится, — ска­зал Гальбаторикс. — А сейчас хотелось бы проверить, дей­ствительно ли ты так мужественна и храбра, Насуада, дочь Аджихада. Я предпочел бы властвовать над твоей душой, не применяя воздействия собственной воли и разума, не заставляя тебя принести мне клятву верности. Нет, я хочу, чтобы ты приняла это решение сама, по своей доброй воле, полностью владея своими способностями.

— Но зачем? — хрипло выкрикнула она.

— Потому что мне так нравится. Ну что ж, спрашиваю в последний раз: ты подчинишься?

— Никогда!

— Значит, так тому и быть. Муртаг?

Раскаленный прут опустился еще ниже; его кончик сверкал, точно огромный искрящийся рубин.

Ей нечего было закусить зубами, чтобы сдержать прон­зительные вопли. Она кричала так громко и так долго, что восьмиугольная комната стала вращаться вокруг нее в такт безумным крикам, а потом голос отказал ей, и всепоглоща­ющая тьма окутала ее своим плащом.

Эрагон поднял голову и глубоко вздохнул, чувствуя, что его бесконечные тревоги отчасти улеглись.

Лететь верхом на драконе отнюдь не так легко и про­сто, но Эрагон был рад, что находится так близко от Сап­фиры; вместе они всегда чувствовали себя гораздо уве­реннее и спокойнее. Простое наслаждение физическим контактом было для них дороже едва ли не всего на свете. Кроме того, постоянный звук и движение воздуха, сопро­вождавшие ее полет, помогали ему отвлечься от черных мыслей, которые его одолевали.

Несмотря на всю срочность и необходимость их путе­шествия, несмотря на всю его рискованность, Эрагон по­кинул армию варденов не без удовольствия. Вспоминая недавнее кровопролитное сражение, он все чаще думал о том, как сильно он изменился. «Может, теперь это вовсе и не он, а совсем другой человек?»

С тех пор как Эрагон еще в Финстере присоединился к варденам, он большую часть времени проводил в сражени­ях или в ожидании сражений, и это постоянное напряжение начинало его изматывать. Особенно ужасной была та резня в Драс-Леоне. Там, сражаясь на стороне варденов, он убил сотни солдат, и мало у кого из его противников был хотя бы самый маленький шанс нанести ущерб ему самому. Он пони­мал, что его действия были вполне оправданными, но вос­поминания об этом сильно тревожили его душу. Он вовсе не хотел, чтобы каждое сражение было столь же яростным, как не хотел и того, чтобы все его противники в бою оказыва­лись равными ему по силе. Но в то же время то, как легко он совершал все эти многочисленные убийства, заставляло его чувствовать себя скорее мясником, чем воином. Бойня, смерть — все это вещи крайне опасные, они разъедают душу, и чем чаще Эрагон соприкасался с такими вещами, тем силь­нее он чувствовал, как разрушается его прежнее «я»; ему ка­залось, что смерть убитых им людей и от его души каждый раз отгрызает своими страшными зубами огромные куски.

Однако же пребывание наедине с Сапфирой — и Глаэдром, хотя золотистый дракон своего присутствия пока что никак не проявлял, — помогло Эрагону восстановить душевное равновесие, и теперь он чувствовал себя куда лучше. Он вообще всегда предпочитал жить вдали от боль­шого скопления людей — и уж точно не в городах и даже не в таких крупных военных лагерях, как лагерь варденов. В отличие от большинства людей, Эрагон отнюдь не питал ни ненависти, ни страха к так называемым диким краям: хотя пустынные края эти и были достаточно суровы, они все же обладали — в его глазах — несомненным очарова­нием, а с красотой их не могли сравниться никакие искус­ственные сооружения; и потом, эти «дикие края» всегда оказывали на его душу поистине целительное воздействие.

В общем, он позволил себе полностью отдаться ощуще­нию полета — пусть даже на крыльях