Руддик признался, что ничего не понимает.

— Подожди, объясни подробнее. Какое отношение этот заключенный имеет к Кроули? Не вижу никакой связи.

Его вопрос поставил меня в безвыходное положение. Я не могла придумать быстрого и достоверного объяснения, почему прежде ничего не говорила о комиксе Кроули и о Нищем. Поэтому рассказала ему о Джоше и смотрителе Уоллесе, а также о нашей необычной поездке. Сообщила о Нищем и о значке радиоактивности, который видела на обложке комикса. И еще также рассказала о драке во дворе между Элгином и Кроули, которая имела какое-то отношение к комиксу.

— Ты был прав, когда говорил, что класс терапии искусством может стать нашим «спортклубом». И возможно, Хаммонд имеет к этому непосредственное отношение.

Я замолчала. Мне хотелось, чтобы он все понял, обдумал и смог задать еще какие-нибудь вопросы. В глубине души я ожидала услышать похвалу в свой адрес, но, к моему удивлению, Руддика не особенно заинтересовали мои отрывочные сведения.

— Хорошо. А где теперь комикс?

Пришлось признаться, что не знаю. Да… ну и оплошность же я допустила в свое время. Ведь он был у меня в руках, а я не сохранила.

— Тогда, возможно, нам стоит повнимательнее присмотреться к человеку, который ведет группу терапии искусством, — сказал Руддик. — И выяснить, что ему известно.

— Ты имеешь в виду брата Майка? Думаю, что смогу с ним пообщаться. Мы уже встречались раньше.

Итак, мы определились с дальнейшими действиями. Я отключила связь и, осознав, что еду слишком быстро, ослабила педаль газа. Несколько секунд спустя я увидела коричневую полицейскую машину и поняла, как мне повезло. Полицейские иногда не выписывают нам штраф из чувства солидарности между нашими ведомствами, но порой бывают очень капризны, поскольку не воспринимают нашу службу всерьез.

Когда я приехала в Дитмарш, мной вновь овладела тревога из-за предстоящего суда, о котором я на время забыла. Этот процесс казался мне таким смешным и ничтожным в сравнении со всеми ужасами, творящимися за этими стенами. Мне чудилось, что это даже не я, а кто-то другой идет по тюремным коридорам, боясь не опоздать на слушание.

Уоллес встретил меня у дверей в маленький зал суда, находящийся в административном корпусе, и спросил, где мой адвокат, которого должен был предоставить профсоюз. Я замерла от удивления, осознав вдруг, что не восприняла всерьез его предложение. До сих пор не могла поверить, что мой поступок подвергся тщательному расследованию, что надзирателя могут вызвать на допрос по делу о применении насилия при задержании заключенного. Это все равно что арестовать хирурга за то, что он вызвал кровотечение у пациента, или судить солдата за то, что он стрелял во врага.

— Вы считаете, в этом есть необходимость? — спросила я.

— Я не люблю повторять дважды.

Он удалился с сердитым видом, и я почувствовала, как во мне закипает ярость. Этот мерзавец отгрохал дом за миллион долларов и еще смеет отчитывать меня.

Мое присутствие на процессе имело формальный характер. Я сидела в последнем ряду и наблюдала, как адвокат Хэдли выдвигал обвинения, льстил и задабривал судью, добиваясь, чтобы дело отложили. Он перечислил около десятка причин для перенесения слушаний, но одна особенно задела меня. Администрация тюрьмы отказалась предоставить требуемые улики, в частности видеозапись рассматриваемых событий. Согласно закону (хотя это довольно редко применяется на практике), подобная запись должна производиться всякий раз, когда приходится задействовать отряд быстрого реагирования.

— Ваша честь, от нас пытаются скрыть ужасные события, произошедшие в камере, — провозгласил адвокат. — Офицер Кали Уильямс и лейтенант Реймонд Маккей совершили акт вопиющего садизма, однако тюремная администрация выгораживает их, пытаясь скрыть творящееся в тюрьме беззаконие. Я требую, чтобы мне предоставили улики.

Смотритель Уоллес пообещал, что в ближайшее время запись будет предоставлена. Судья попросил Уоллеса не отнимать у него время зря. Меня тоже разозлила эта отсрочка. Если бы Уоллес сразу предъявил записи, то все бы увидели, что я не проявляла особую жестокость по отношению к заключенному и никаких неправомерных действий совершено не было. Все увидели бы небольшую потасовку в камере, после чего Хэдли упал на пол, извиваясь и дергаясь, но это уже случилось в присутствии Маккея, я была там не одна.

«Отдайте им записи, — подумала я, — и покончим со всем».

Отказ предоставить улики суду и адвокату только тормозил процесс и заставлял всех поверить, что мы действительно пытаемся что-то скрыть и все эти штампы насчет жестокости надзирателей — правда.

Перед уходом Хэдли мерзко ухмыльнулся мне. Но я не без удовлетворения заметила, что он хромает. Уоллес и юрист из Дитмарша поднялись со своих мест и подошли к судье, чтобы обменяться с ним шутками и поговорить о жизни. Оказалось, судья долгие годы курировал процессы о досрочном освобождении. Я заметила, что Уоллес кивал, улыбался и вел себя с непривычной для него легкостью и непринужденностью. Я подождала еще полминуты, надеясь, что он обернется и с сочувствием посмотрит на меня, а затем вышла из комнаты. Все либо не заметили моего ухода, либо намеренно проигнорировали меня.

Тем же вечером я позвонила брату Майку по номеру, который высветился на моем определителе, когда он звонил мне на Рождество. Сначала его голос звучал неуверенно, словно он был чем-то занят или навеселе. Я решила: не стоит сразу спрашивать о Хаммонде или комиксе и предложила встретиться за пределами Дитмарша. Немного поколебавшись, он согласился и пригласил меня к себе домой. Я не понимала причины его нерешительности. Но знала: утром в субботу у меня есть несколько свободных часов перед началом смены, и я употреблю их с пользой.

Рано утром я выехала за город и направилась в место, где раньше располагались фермерские земли, а теперь стояли пригородные дома. К жилищу брата Майка вела узкая дорога в две колеи, прорывавшая туннель в глубоком снегу, за которым начинался лес. Мой «лендровер» уверенно мчался по ней, но я не была убеждена, что так же легко удастся развернуться здесь, когда я поеду назад. Затем в поле зрения показался старый дом, из его трубы валил дым. Спереди двор огораживали колышки, а сзади виднелась высокая изгородь.

Брат Майк встретил меня у двери, широко и радостно улыбаясь. Я поняла, что неправильно истолковала наш телефонный разговор. Он впустил меня, взял мою парку и повесил ее, затем пригласил пройти через коридор на кухню. Сказал, что приготовил чай с печеньем, и напомнил мне милую, заботливую тетушку, которой у меня никогда не было.

Мы уселись за кухонный стол на высоких стульях. Из большого окна открывался вил на просторный двор, и я заметила там высокое строение, покрытое серой тканью. Оно напоминало не то покосившийся сарай, не то большой индейский вигвам. Мне даже стало любопытно, что это за домик. Брат Майк поставил передо мной тарелку. Печенья напоминали лохматый от клетчатки лошадиный помет, примерно такие же печенья хиппи продают в кофейных магазинах. Чай был приготовлен в лучших ирландских традициях: очень крепкий и основательно сдобренный молоком.

— Как вы поживаете? — спросил брат Майк.

Я вдруг подумала, что проще сказать правду.

— Устала и чувствую себя немного разбитой.

Он с пониманием кивнул.

— У нас просто эпидемия какая-то. Вы знали, что меня тоже привлекли к расследованию?

Я не слышала ничего подобного.