Совета, Центрального Исполнительного Комитета, профессиональных союзов, фабрично-заводских комитетов и т. д. Обширный театр и сцена были полны народа. Люди стояли в проходах, толпились даже за кулисами.
Каменев открыл заседание торжест-венным провозглашением основания Третьего Интернационала в Кремле. Буря аплодисментов раздалась в зале. Все встали и запели «Интернационал» с таким воодушевлением, которого я не наб- людал с того дня, когда на Всероссийском съезде Советов во время брестских переговоров узнали о стачках в Германии.
Каменев напомнил о погибших Либкнехте и Розе Люксембург, и весь театр опять встал, а оркестр заиграл: «Вы жертвою пали...»
Слово взял Ленин. Если когда-либо у меня возникало сомнение, что он может потерять свою популярность, то ответ на это я получил сегодня. Прошло много времени, пока он смог начать речь; аплодисменты и топанье ног заглушали все его слова. Это производило исключительное, захватывающее впечатление. Около меня стояла группа рабочих; они почти дрались, чтобы увидеть его, и каждый из них старался изо все сил, чтобы его восклицания дошли до слуха Ленина.
Ленин говорил, как обычно, очень просто, подчеркивая, что повсюду революционная борьба принимала форму борьбы за Советы. Он прочел выдержки из итальянской газеты, в которой говорилось: «Мы заявляем нашу солидарность с целями, которые себе ставит Советская Россия», и прибавил: «Это было написано тогда, когда еще не были совершенно ясны наши цели, и не была еще нами окончательно составлена наша программа». Альберт произнес длинную речь о движении спартаковцев, он рассказывал много фактов. Речь перевел Троцкий. Гильдо, по виду почти мальчик, говорил о социалистическом движении во Франции. Стеклов начинал переводить его, когда я уходил. Выходя, я видел у каждой двери театра толпы людей, которые были в отчаянии, что не могли попасть на заседание.
Торжества окончились на следующий день парадом на Красной площади. Это был день всеобщего праздника. Если бы делегаты из Берна приехали, то коммунисты, конечно, приветствовали бы их, но сказали бы им, что не считают их представителями Интернационала. Произошла бы, наверное, жестокая борьба из-за каждого левого делегата. Меньшевики уговаривали бы его остаться верным Берну, а большевики убеждали бы его присоединиться к Интернационалу, основанному в Кремле. Были бы устроены манифестации и контр-манифестации. Я очень огорчен, что этого не произошло, и что я не мог этого видеть.
Мой последний разговор с Лениным
Я пошел повидаться с Лениным на следующий день после парада на Красной площади и после празднества в честь Третьего Интернационала. Преж-де всего он мне сказал:
— Я опасаюсь, чтобы джингоисты Англии и Франции не воспользовались вчерашней манифестацией как предлогом для новых выступлений против нас. Они скажут: «Как можем мы оставить их в покое, когда они заняты тем, чтобы зажечь пожар во всем мире?» На это я ответил бы им: «Между нами война, господа! Вы сами во время войны пытались устроить революцию в Германии, а Германия делала все возможное, чтобы вызвать беспорядки в Ирландии и Индии. Теперь, когда мы воюем с вами, мы прибегаем к средствам, которые нам кажутся подходящими. Ведь мы сообщили вам, что мы согласны начать мирные переговоры».
Он заговорил о последней ноте Чичерина и сказал, что его друзья основывают на ней все свои надежды. Бальфур однажды сказал: «Пусть огонь пожрет сам себя». «Этого не будет, — заявил Ленин. — Но самым быстрым средством восстановить нормальные условия жизни в России были бы мир и согласие с союзниками. Я уверен, что мы могли бы сговориться, если бы у них действительно было желание заключить с нами мир. Может быть, Англия и Америка пошли бы на это, если бы у них руки не были связаны Францией. Но интервенция широкого размаха вряд ли возможна в настоящее время. Согласие должно понять, что Россией нельзя управлять так, как управляют Индией, и что послать сюда войска, это значит послать их в коммунистический университет».
Я заговорил об общем возмущении, с которым будет встречена попытка большевиков вести пропаганду за границей. — «Скажите им, — проговорил Ленин, — чтобы они выстроили китайскую стену вокруг своих государств. У них есть свои границы, свои таможенные досмотрщики, своя береговая стража. Они могут, если пожелают, изгнать из своей страны всех большевиков. Революция не зависит от пропаганды. Если нет условий для революции, никакая пропаганда не ускорит ее и не сможет ей помешать. Война создала эти условия, и я убежден, что если бы наша Советская Россия была бы поглощена морем или совершенно перестала бы существовать, революция продолжалась бы в остальной части Европы. Спрячьте Россию под воду на двадцать лет, и это ни в чем не изменило бы требований рабочих Англии».
Я сказал ему то, что часто говорил его друзьям, что я не верю в революцию в Англии.
— У нас часто говорят, — ответил мне Ленин, — что у человека тиф, а он переносит его на ногах. Двадцать или тридцать лет назад у меня начался тиф в скрытой форме, я продолжал свою прежнюю жизнь, пока не свалился. Англия, Франция и Италия охвачены болезнью. Англия вам кажется еще здоровой, но зараза уже действует.
Я ответил, что, подобно тому, как он выздоровел от скрытого тифа, так и в Англии беспорядки и волнения, на которые он надеется, могут привести к неудачной революции, которая в конце концов окончится ничем.
Я рассказал ему о неопределенном и несогласованном характере стачек, о том общем либеральном характере движения, отличающемся от социалистического, которое напоминало мне Россию в 1905 году, но ни в коем случае не в 1917 году, на что, как мне показалось, он рассчитывал.
— Возможно, — сказал он. — Может быть, ваша страна переживает период обучения, в течение которого рабочие научатся отдавать себе ясный отчет в своих политических нуждах и эволюционируют от либерализма к социализму. Конечно, социализм еще не крепок в Англии. Ваше социалистическое движение... ваши социалистические партии... Когда я был в Англии, я горячо вникал во все и знаю, что для страны, в которой такое огромное количество населения занято в промышленности, это очень не много. Группка людей на углу улицы... собрание в квартире... в классной комнате — все это производит жалкое впечатление. Но вы должны признать, что существует большое различие между сегодняшней Англией и Россией 1905 года. Первый Совет в России был создан во время революции. Ваши рабочие комитеты существуют уже давно. Правда, у них нет программы, никто не руководит ими, но сопротивление, на которое они наталкиваются, заставит их создать свою программу.
Во время разговора по поводу ожидаемого приезда бернской делегации он спросил меня, знаю ли я Макдональда, о приезде которого вместо Гендерсона, сообщали последние телеграммы. Сам он сказал: «Я рад, что приедет Макдональд, а не Гендерсон; он, конечно, далеко не марксист, но он, по крайней мере, интересуется теорией. Можно быть уверенным, что он сделает все возможное, чтобы понять, что у нас происходит. Ведь мы не требуем большего».
Затем мы немного поговорили о том, что меня сильно занимало, а именно: почему незаметно, вне связи с войной, коммунистические теории подвергались изменению в момент их практического осуществления?
Мы говорили об изменениях в рабочем контроле, который теперь сильно отличался от того, каким он был вначале, и который раньше делал почти невозможной всякую работу, об антипатии крестьян к принудительному проведению коммунизма в деревне.
Я спросил у Ленина, как и в какие формы укладываются отношения между коммунистами в городах и крестьянами, пропитанными привязанностью к частной собственности, и не было ли, по его мнению, опасности в том, что между ними мог долго продолжаться антагонизм. Я прибавил, что жалею о том, что должен так скоро покинуть Россию и не смогу убедиться в степени податливости коммунистической теории неизбежному давлению со стороны крестьянских масс России.
Ленин ответил мне, что в России можно провести резкую черту между богатыми и бедными
