— Это выходит само собою, — сказал он, — что силами, которые поддерживают интервенцию, руководит реакция, вот почему все нереакционные партии забывают все свои разногласия с большевиками, чтобы защищать революцию в целом.
Он был убежден, что большевики или изменят свою политику, или уйдут. Он мне прочел в подтверждение своего мнения письмо одного крестьянина, которое доказывало, что крестьяне противились вхождению в сельские коммуны (принуждение было отвергнуто цент-ральным правительством).
«Мы взяли землю, — писал крестьянин. — Взяли столько, сколько могли обработать. Мы обработали то, что до сих пор было необработанно, и если теперь будет организована коммуна, придут лентяи, которые до сих пор ничего не делали и воспользуются нашей работой».
Мартов был того мнения, что сама жизнь, нужды страны и воля крестьянских масс приведут к тем изменениям, которые он считал желательными при советском строе.
Правые с.-р.
Позиция правых с.-р. гораздо сложнее, чем меньшевиков. В своей последней декларации они так же далеки от левого, анархо-романтического крыла своей партии, как и от крайней правой. Они хотят, как и раньше, Учредительного соб-рания, но они отказывались от мысли собрать его силой. У них были с союзниками более тесные отношения, чем у любой партии, стоящей левее кадетов. Они себя сильно скомпрометировали, действуя таким образом, входя в сношения с чехословаками на Волге и принимая участие в небольших реакционных восстаниях внутри России. Надо приписывать изменение их отношений к Советской власти не изменению их программы, а тому факту, что силы, на поддержку которых они рассчитывали, оказались гораздо правее, чем они ожидали.
Газета печатников, орган не большевистский, напечатала одну из их резолюций, в которой требовалось устранение реакционных правительств, поддерживаемых союзниками или немцами. В ней же осуждалась всякая попытка свергнуть вооруженной силой Советскую власть, на том основании, что это может повредить всему рабочему классу и будет использовано реакционными группами для их собственных целей.
Вольский, правый с.-р., был председателем съезда членов Учредительного собрания, того съезда, который вручил власть Сибирской Директории и назначил командующим своими войсками адмирала Колчака (его настоящий титул был Командующий военными силами Учредительного собрания). Члены Учредительного собрания должны собраться 1 января текущего года и, вместо Директории, организовать всероссийское правительство.
Между Директорией и Комитетом членов Учредительного собрания происходили постоянные трения, так как Директория была гораздо реакционнее. В ноябре Колчак устроил переворот. Комитет выпустил против него декларацию и призывал к его ниспровержению. Несколько членов Учредительного собрания были арестованы группой офицеров, некоторые из них, говорят, были убиты. Насколько мне известно, Колчак заявил о своей непричастности к этому делу; возможно, что он и не знал о намерениях реакционеров, находившихся под его командованием. Другие члены Учредительного собрания бежали в Уфу. 5 декабря за двадцать пять дней до занятия этого города большевиками, они объявили о своем решении не вести вооруженной борьбы против Советского правительства. После занятия Уфы советскими войсками начались переговоры между делегатами комитета членов Учредительного собрания и другими правыми с.-р., с одной стороны, и представителями Советского правительства, с другой, — с целью найти почву для соглашения. Результатом этих переговоров была резолюция, принятая исполнительным комитетом 26 февраля. Делегация членов Учредительного соб-рания прибыла в Москву и была размещена в большом зале отеля «Метрополь», в котором поставили по стенам кровати, а посредине комнаты поместили большие столы. В этой комнате я впервые увидел Вольского, позже мы виделись у меня в отеле.
Я спросил его, что побудило его и тех, чьим представителем он был, покинуть Колчака и перейти на сторону Советского правительства. Он поглядел мне прямо в глаза и проговорил: «Я скажу вам правду. Факты убедили нас, что политика представителей союзников в Сибири имела своей целью не поддержку Учредительного собрания против большевиков и немцев, а просто усиление реакционных сил за нашими спинами».
Его жалобы сводились к следующему: «В течение целого лета мы, вместе с чехословаками, охраняли фронт, так как нам говорили, что две немецкие дивизии в боевой готовности стоят против нас. Теперь мы узнали, что тогда в России вообще не было немецких войск».
Он критиковал большевиков за то, что они хорошие составители программ, но плохие организаторы. Например, они обещали бесплатное элект-рическое освещение, а кончилось тем, что вообще не будет электричества из-за недостатка топлива. Они ведут свою политику, не считаясь с действительностью. «Но для нас ясно, что они по-настоящему борются с диктатурой буржуазии, поэтому мы готовы всячески их поддерживать».
«Интервенция, — сказал он еще, — какова бы она ни была, будет способствовать продолжению большевистского режима, побуждая нас быть не в оппозиции к Советской власти (хотя бы мы ее и не любили), а поддерживать ее, так как она защищает революцию». По поводу помощи, которая оказывалась группам и правительствам, борющимся против Советской России, Вольский сказал что не видит разницы между такой формой интервенции и иной, которая состоит в том, что в Россию посылаются войска.
Я спросил его мнения о будущем. Он ответил почти в тех же выражениях, что и Мартов, а именно, что события сами заставят большевиков или изменить свою политику, или уйти. Рано или поздно крестьяне скажут свое слово. По существу они и против буржуазии, и против большевиков. Буржуазная реакция не могла бы одержать продолжительную победу над Советской властью, так как у нее нет ни одной идеи, за которую народ пожелал бы бороться. Если бы внезапно случилось так, что победили бы Колчак, Деникин и подобные им, то им необходимо было бы убивать тысячи людей (в то время как большевики убивали сотни), а результатом всего этого была бы окончательная гибель и ввержение России в анархию. «Пример Украины — не доказывал ли он союзникам, что оккупация в течение шести месяцев небольшевистской территории полумиллионной армией достигла одного результата — поворота населения к большевизму?»
Третий Интернационал
3 марта
В конце февраля Бухарин, узнав, что я собираюсь скоро уехать, сказал мне с таинственным видом: «Останьтесь еще на несколько дней, так как должно произойти событие международного значения, которое, конечно, будет для вас чрезвычайно интересно».
Это было все, что я мог узнать о подготовке к созыву Третьего Интернацио-нала.
Больше Бухарин ничего не хотел мне сказать.
3 марта в 9 часов утра ко мне явился Рейнштейн, чтобы сообщить, что у него есть для меня пригласительный билет на конференцию в Кремле. Он был удивлен, что я не присутствовал на открытии ее.
Я сказал, что никто не уведомил меня о ней и что Литвинов и Карахан, которых я накануне видел, тоже ничего мне не сказали. Предполагая, что это то событие, о котором говорил мне Бухарин, я подумал, что они молчали нарочно. Я протелефонировал Литвинову и спросил, нет ли у него оснований быть против моего присутствия на конференции. Он ответил, что думал, что меня это не интересует.
