но архитектурной непреодолимости. Здание Белевского дома-интерната для престарелых и инвалидов — памятник классицизма XVIII века, перестройке не подлежит, попытки предыдущих директоров утвердить пристройки успеха не имели, — и сейчас старухи спускаются в столовую и туалет по очень красивой, с резными балясинами, но крутой деревянной лестнице. Это здание — бывшая гостиница Крестовоздвиженского женского монастыря, с 1874 года — епархиальная школа для девочек (читаю список учительниц: «...монахиня Феофания Кросникова, окончила курсы в Московском Николаевском институте, монахиня Магдалина Ревякина, домашнее образование...»), позже — церковно-приходская школа, в раннесоветское время — молокозавод, с 1935 года — дом престарелых. Присутствует почти на всех видовых открытках Белева. И в самом деле, вид на излучину Оки здесь такой, что впору ставить панорамную площадку с трубой, и калитка выходит сразу на крутой берег.

Здесь, конечно, не нищета, но та бедность, которую принято называть опрятной. И комфорт не всегда в ладах с безопасностью. Да, такая лестница — зато обработана противопожарным составом до последнего сантиметра (один из самых страшных пожаров — в Николо-Вельегорском интернате для престарелых в позапрошлом году — был поблизости). Да, ветхое здание — зато в прошлом году, как рассказывает директор Инна Алексеевна Репрынцева, полностью поменяли электропроводку — аж на полмиллиона рублей. Дом милосердия находится, слава богу, на областном бюджете, и хотя денег мало — а в этом году остались защищенными только жизненно важные статьи расходов, — но если прокричать в область, то, как правило, отзываются, говорит Инна Алексеевна. В городе ее характеризуют как «хозяйку» и «очень добросовестную женщину», поднимающую интернат. Только поэтому в доме милосердия есть свет, вода, еда и даже совсем немного лекарств.

Идея Белева — город-музей; еще я слышала определение «несбывшийся Суздаль». И в самом деле: древнейший русский город, ровесник Москвы, город-крепость, центр удельного Белевского княжества, богатый ярмарочный город на торговых путях и — окончательно захиревший к началу прошлого века благодаря железнодорожной экспансии (вот правильно Константин Левин ненавидел железные дороги) и обмелению Оки. Культурный бренд Белева — Василий Андреевич Жуковский; здесь, в селе Мишенском, родился, здесь томился по юной своей племяннице Маше Протасовой. Вся русская литература, особенно усадебного извода, так или иначе отметилась в Белеве — от Фонвизина с Пушкиным до Пришвина с Пантелеймоном Романовым.

...Мы собственно и поехали в Белев «на историю». В 1826 году в белевском доме купца Дорофеева тихо скончалась, возвращаясь из Таганрога, вдовствующая императрица Елизавета Алексеевна, «на троне добродетель с ее приветною красой», — и через несколько лет дом купца Дорофеева был выкуплен императорским двором и передан во владение городскому Вдовьему дому — фактически прототипу нынешнего Дома милосердия. Хотелось увидеть линию и традицию, понять идею и специфику белевского призрения. Должна же, думалось, в таком городе наличествовать нарядная попечительская активность, пусть декоративная, но филантропия, уездная благотворительность; должны, так или иначе, благодетельствовать немощным уездные аристократки. Все мимо — город не участвует, сюжет проваливается. Традиции нет, общественного фонда при доме престарелых нет, да и в самом доме нет элементарных вещей, которые, наверное, вполне под силу были бы местным бизнесам. О чем более всего мечтает персонал интерната? О передвижном умывальнике и о передвижном туалете для «обеспечиваемых» из второго отделения. О настенных поручнях, которые позволяли бы старикам передвигаться «по стеночке»; о памперсах, наконец. Об одноразовых шприцах и дешевых лекарствах, которых так не хватает, самых обычных — эналаприле, цефарозолине, простых антибиотиках. В прошлом месяце на лекарства потратили 11 тысяч рублей — это на весь интернат, на 68 «обеспечиваемых». По программе ДЛО бабушки ничего не получают, давно отчаявшись выбить положенные лекарства, ведь льготы монетизировали.

Вопросы отпали, когда я пыталась пройти к городской администрации. Все классично, все разумно в этом райцентре: вот Ленин, вот воин-освободитель в элегической еловой тени, — но подойти к главному парадному подъезду без эквилибристики неимоверно трудно. Собачьи экскременты художественно вмерзли в глубокий лед, и, судя по изысканной многосложности этих культурных пластов, лед не чистили несколько месяцев, может быть, с начала зимы, а может быть, с Нового года (когда были арестованы глава Белевского района и глава районного законодательного собрания по обвинению в вымогательстве двух миллионов рублей у инвестора, вздумавшего освоить местные глиноземы. Арестовывали их пышно — с ФСБ, с фанфарами в федеральных информлентах. В городе относятся к этому по-разному: кто-то предполагает подставу и сочувствует, а кто-то считает закономерным концом веревочки).

Нет, уж чего-чего, а дерьма мы не искали. Оно, извините, само. Хотелось нам ровно обратного: сусального, пряничного русского городка, но если администрация не убирает даже у себя под окном, то все остальное совсем грустно. Искали мы с коллегой Дмитрием Наумкиным совсем другое: место культурного досуга горожан. Вечером, во тьме египетской (в интернате рано ложатся спать), ездили по черным ледяным холмам, обнаружили: единственный клуб (кружки, секции, вокально-инструментальные коллективы, народный театр) закрылся в шесть; стали спрашивать кинотеатр. «Там», — лапидарно говорили горожане — и кивали во мглу. Двое, впрочем, объяснили подробно, в конце уточнили: кино уж года два не работает. «Почему?» — «Упал», — сказали мужики. (Кинотеатр оказался вполне прямостоящим, просто заброшенным: выкупили, забили, забыли.) А местная юность, пояснили наши собеседники, вечерами «сидит на трубе», но не сладкой нефтяной, а на всего лишь теплоцентрали. Там, говорят, уютно пьется.

Благотворительность здесь другая. Музей — не то чтобы процветающий, но замечательно эклектичный: экспозиции Жуковского и братьев Киреевских разбавлены невиданным вернисажем — Ван- Гог и Боттичелли, Эль Греко и Пикассо, Ван Дейк и Дега. Надя Ходасевич, жена Фернана Леже, в шестидесятых в Париже встретилась с главредом «Советской культуры», тоже уроженцем Белева, и вспомнила, и расчувствовалась, и сочинила небывалый дар городу, из которого она сбежала пятнадцатилетней: 79 очень хороших факсимильных репродукций шедевров мировой живописи. И вот прекрасные музейные женщины, у которых мужья — как и у всех в Белеве — на отхожих промыслах в больших городах, а зарплата музейная — пять тысяч, и сейчас, после очередного повышения, снова понизилась, — совещаются, у кого бы попросить тысячу рублей на подарки деткам, которые завтра будут участвовать в музейном празднике, потому что деток никак нельзя отпускать без подарка. Они же объясняют, почему Белев так и не стал Суздалем. Турфирмы начали было возить экскурсии, но быстро поняли, что гробить автобусы по таким дорогам — себе дороже. «Сделайте хотя бы в городе дороги — будут туристы». Дороги не сделали. Турист, конечно, идет, но самодеятельный, тонким частным ручейком, пользы от него нет.

— Здесь ничего, можно жить, — говорит Римма. — Путная богадельня.

Римма Торохова — экономист, закончила Плехановский институт в Москве и много лет работала в передовом агрокомплексе имени Ленина в Новомосковском районе — по всему СССР гремело это тучное хозяйство, руководимое аграрным гением Василием Стародубцевым, впоследствии — гэкачепистом, губернатором Тульской области и не очень удачливым, но шумным заступником колхозного крестьянства. Новомосковск от Белева — не ближний свет, и ныне ее — живую, умную и мужественную, полупарализованную, совсем еще не старую Римму — не навещает никто. Есть сын, Римма сначала не хочет говорить о нем, но все-таки заговаривает и плачет: «Я не знаю, где он»; сначала за Риммой ухаживала невестка, «но они разошлись, а кто я ей — чужой человек». Есть дочь — живет в Москве, второй раз вышла замуж. «Не навещает. Отстаньте, говорит, все от меня». Несмотря на полупаралич, Римма говорит