уговорить.
Тяжелый вздох. Чумак отвернулся, рукой махнул.
- Да где тут уговорить, пан Юдка! И раньше не мог, а теперь уж…
Я оглянулся на замок. Не он ли мне мысль подсказал? Даже на стены эти серые смотреть неприятно. Пытался я веки прикрывать, гоня Тени прочь, но ничего не увидел - одна чернота.
- Уговоривать можно по-всякому. Когда словом, когда и шаблей.
Он вздрогнул, резко обернулся. Рука дернулась - словно и вправду за шаблюку схватилась.
- Или тебе, чумак, твоих соседей жалко? Славные соседи, что и говорить!
В его глазах вспыхнули волчьи огни. Вспыхнули - и погасли. Да, изменился парень!
- Нет, пан надворный сотник! Не жалко! Да только гвалт это.
- Еще какой! - усмехнулся я. - Запомнят надолго! И как вас с братом погубить хотели, и как матушку твою…
- Да…
Он помолчал, на щеках набухли желваки.
- Да! Пусть запомнят! Надолго запомнят! Когда… Когда поедем?
Ой, вэй! Не спеши, парень! Рано еще тебя в такие поездки направлять! Как и рано знать: не запомнят твои сельчане, что на свадьбу соберутся, нашу лихость. Некому будет помнить!
Горе городу кровей!
Горе!
Копыта били в промерзшую землю, и я еле сдерживался, чтобы не погнать чалого галопом. Холодный ветер в лицо, пар из конских ноздрей, турецкая шабля прижалась к бедру - ждет.
Дождется!
Скоро дождется!
Ради этих минут я живу. Ради этого я не умер тогда, на залитой дождем дороге рядом с отцом, с матерью, с братьями и сестрами. И теперь голос их крови звучит в каждом биении сердца, в каждом ударе копыт.
Это - мой час.
Мой!
«Поздно жалеть», - сказали мне Малахи, но я не жалею.
Горе городу кровей!
Горе Вавилону, убивающему мой народ!
Горе!
И пусть теперь они не ждут пощады от Иегуды бен-Иосифа, от маленького жидовского мальчика, которого не спешили прикончить, желая поиздеваться вволю.
Не спешили - и ошиблись.
Кони мчат, молчаливые хлопцы скалятся, предвкушая кровь, и веду их я, Юдка-Душегубец, просивший Святого, благословен Он, о великом праве - праве Возмездия.
За мой народ, за мою семью.
За меня.
Горе городу кровей!
Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!
Я очнулся, вдохнул холодный воздух, потрепал коня по горячей холке. Спокойно, Юдка, спокойно, верный слуга доброго пана Мацапуры! Твой кровавый хлеб уже испечен. Остается лишь надломить - и вкусить до блаженной сытости.
Хлеб Стыда - то, что мы просим у Святого Его.
Но мне не стыдно.
…Мы выехали под вечер. В татарское платье переодеваться не стали - ни к чему. Прав пан Станислав, хватит прятаться! Все одно догадаются - если уже не поняли. Так даже лучше. Кто уцелеет - всем прочим расскажет, как плохо спорить с паном Мацапурой-Коложанским!
Давно, давно задумал это пан! В иных местах, где черкасы посговорчивее, все села давно записаны за такими, как пан Станислав. Только сосед нам попался больно непонятливый. Два раза пан Мацапура с сотником валковским говорил, предлагал села да поселян делить. Но вот уперся пан Логин, не захотел 'вольности' рушить, словно гетьман Зиновий до сих пор в Чигирине правит. Уперся - на свою беду. Теперь он далеко, а мы здесь, и никто не остановит наших шабель!
Впрочем, села да хлопы - это забота пана Станислава. Мне нужно другое. Совсем другое!
Михал, мой десятник, предложил ехать напрямую, через Минковку и Копинцы, но я все же поостерегся. Минковка рядом с Валками, а встречаться слишком рано с панной Яриной и ее сиволапым воинством ни к чему. И не потому, что мы их боимся. Всему свое время. Сначала алеф, затем - бейт…
Впрочем, дорог много, а хлопцы не зря что ни день учатся выездке. И кони хороши! За каждого не золотом плачено - кровью.
Не скуп мой пан!
Позади - поле, заснеженное, голое; впереди холм, а за ним уже - Гонтов Яр. Проселками ехать трудно, зато никто не заметит, не предупредит селюков.
…В первые годы, после того как спала багровая пелена с глаз, я усомнился. Те, ради которых я воззвал к Святому, благословен Он, уже мертвы, и моя шабля упилась их грязной кровью. Не съеден ли мой хлеб, хлеб Мести? Ведь глупые посполитые в глухих селах даже не слыхали об Умани и о кровавом псе Зализняке!
Да, я усомнился. Усомнился, а потом понял.
Виноваты!
Они все виноваты - сыновья, внуки и правнуки убийц. Тех, кто истреблял мой народ. А их дети? Неужто они вырастут без греха? Нет, мой путь не кончен! Всех! Всех до седьмого колена, как и велит Закон!
Тем более, времени осталось мало.
Они уже встретились - Смерть, Двойник и Пленник.
Песчинки падают, и я не стану колебаться. Верно говорил Иешуа бен-Пандира: эти галилеяне не грешнее всех прочих, но и они погибнут - если не покаются. Но они не каются, значит, и мне не о чем жалеть!
- Пан сотник! Пан сотник! Куда теперь?
Ах, да! Приехали! Вот он, Гонтов Яр!
Нужную хату нашли сразу - почти в самом центре, неподалеку от церкви. Я даже не стал смотреть на рисунок, сделанный Гринем Чумаком. Вот она - обычная хата, на соломенной стрехе лежит снег, окошки заиндевели…
Хата обычная, да возле нее не по вечернему людно. С темнотой, как водится, посполитые прячутся и двери запирают - от лихих людей да от собственных страхов. Сегодня же на улице толпа. Сани, еще одни, в густых лошадиных гривах - пестрые ленты. Двери открыты, возле них дружки…
Значит, все верно - свадьба!
- С коней!
Я оглянулся - сердюки привычно перекрывали улицу, Михал расставлял хлопцев вокруг хаты. Нападать на нас некому, но и ворон ловить нельзя. Мало ли? А вдруг мой чувствительный пан Григорий в
