Тут сосед Хуан поправил старика:

— Если не ошибаюсь, Ленина звали иначе…

— Знаю! — рассердился старый Хосе. — Теперь знаю, а тогда мы не знали. И вот Антонио Мартинес сказал нам:

«Объявить — и я объявляю! — в учреждениях муниципального управления двадцать шестое января нерабочим днем; предложить — и я предлагаю! — всем жителям округа почтить двухминутным молчанием столь скорбное событие а также призвать — и я призываю! — собрать весь народ в пять часов пополудни: в этот час в России будут хоронить прах Ленина. Собрать народ на холме, известном своей крепостной стеной, где будет произведена посадка оливкового дерева в память этой даты, и события, которое нас опечалило…»

Мальчику показалось, что среди тростников он заметил шляпу сеньора управляющего, врага, но Хосе не посмел перебивать деда. Старый Хосе Педро Фернандо не любил, когда его перебивают на полуслове.

Сосед Санчо поспешно спросил:

— И вам удалось тогда посадить это оливковое дерево?

— Шел ливень. Это, однако, не помешало двум тысячам мужчин подняться на холм и ровно в пять часов посадить там памятное дерево…

Тут внезапно появился сеньор управляющий. Он заговорил еще более загадочно:

— Это ты, старый Хосе, утверждаешь, что сахар пахнет кровью?

Другой бы растерялся, но Хосе Педро Фернандо был смелый человек. Он спокойно ответил:

— Ты хочешь знать правду, Равело? Не сахар, а наше время такое, оно пахнет кровью!

Старик говорил как равный с равным. «Он у меня истинный гуахиро, — прошептал мальчик. — Никогда и ничего не боится».

А сеньор Равело не нашелся что ответить. Это заметили все.

Дед и Хосе возвращались в хижину как победители. Они и были победителями, так казалось мальчику. Однако дед вдруг сказал ему:

— Я один дойду до хижины, а ты, мой Хосе, сбегай и предупреди нашего гостя. Он не должен появляться здесь ни сегодня, ни завтра, пока не остынет гнев сеньора управляющего. Если поторопишься, то ты его встретишь там, где наша маленькая дорога соединяется с большой дорогой, идущей из города Сантьяго-де-Куба. Скажи ему: дед сам сделает все что полагается.

Дед был прав: этот молодой и седой понял мальчика с полуслова.

— Я верю твоему деду, — сказал он. — И он знает, что полагается делать. Пожелай мне, Хосе, счастливого пути! Я ухожу в горы. Мне пора отращивать бороду…

— Пусть сопутствует тебе удача!

Обратно Хосе шел медленно. И зря! У их хижины собралось много народу, и мальчик, увидя это, побежал.

— Что случилось?

Но никто не ответил мальчику. Все молча посторонились, чтобы он мог пройти в хижину. Здесь на полу, растянувшись от стены до стены, лежал храбрый Хосе Педро Фернандо!

— Дед!..

Он был еще жив. Он жестом велел своему внуку наклониться.

— Каждый дед оставляет своему внуку наследство. Какое может, — прошептал он с трудом. — Я тоже оставляю тебе наследство — имя гуахиро Хосе. А это — стоящее имя!

— Ты не смеешь умирать! — воскликнул мальчик. — Кто же будет жить в доме с террасой?

Но старик уже не слышал своего внука. На улице кричали мужчины. Громче всех шумел разгневанный сосед Санчо. Горе сделало его неистовым.

— Женщины! — кричал он. — Выносите свои платки. Нам нужен один, и пусть этот платок будет алым, как восходящее солнце.

— Подойдет и белый, — сумрачно говорил сосед Хуан. — Мы его окрасим кровью!

«Если бы ты видел, какой я слабый, ты ни за что не оставил бы мне свое доброе имя», — шептал мальчик. Он плакал. Но так тихо, чтобы его не мог услышать дед.

— Будешь сторожить океан, — проговорил командир. — В сумерках тебя сменит Коно.

Маленький повстанец Хосе не мог оторвать своих глаз от его бороды, жесткой, непокорной, золотистой. Что уж тут скрывать, он немного завидовал своему командиру!

— Будет исполнено, мой командир!

— Слушай, Хосе! Даже в отряде ни одна живая душа не должна знать об этом приказе.

— Понятно, мой командир, — вздохнул Хосе, чуть дотронувшись указательным и средним пальцами до широкополой шляпы, свитой из волокон пальмы ярэй.

Хосе не стал спрашивать, как он один будет сторожить целый океан. Вспомнил: длинный Гаспар только вчера на митинге говорил, что впереди — солдаты черного предателя Батисты, а позади — океан. Повстанцы между ними… По-видимому, командир отряда чуточку побаивался океана.

Хосе подумал: придется смотреть в оба.

Мальчик выпросил у повара пару бананов и горсточку риса. Ни за что ему не выдержать без еды длиннющий день!

Хосе ничего не стоило улизнуть из оливковой рощи, где расположился маленький отряд повстанцев. До берега рукой подать, по прямой не больше одной мили. Мальчик избегал открытых мест, в кустарнике ускорял шаг. Никто из живых не должен его увидеть.

Ему впервые в жизни приходилось выбирать наблюдательный пункт. Поэтому не столько боевой опыт, сколько природная сообразительность подсказала ему выбрать не мангровое дерево, корни которого омываются волнами прилива, а большой валун, возвышающийся чуть подальше. Он подумал: если взобраться на валун, то откроется вид на сорок миль вокруг. Наблюдай сколько хочешь!

Однако Хосе не стал карабкаться на самый верх. Часовой не должен выставлять себя, на это у мальчика хватило сообразительности.

Ничто не ускользнуло от его взора; Хосе еле удостоил вниманием крикливых чаек, суетившихся над волнами, но к акуле, совсем близко подплывшей к берегу, пригляделся. Что ей, проклятой, тут нужно?

Успокаивая себя, подумал: птицы совсем не опасны для дела восстания, акула тоже.

«Зря я выпросил рису, — сказал себе мальчик. — Часовому не положено разжигать костер. Значит, не видать мне вечерней каши. Придется начинать с банана и кончать им же. Один банан — на завтрак, второй — на обед, А рис останется пока про запас».

За три часа, пока Хосе стоял на своем посту, не произошло ничего особенного. Только одно судно проследовало далеко-далеко от берега. Вскоре и оно, оставив дымный след, ушло за горизонт. Снова Хосе остался один на один с океаном.

Если говорить откровенно, то маленький повстанец не был доволен той службой, какую он сейчас нес. «Тебе, — говорил он, — не доверяют сторожить океан ночью. Это все потому, что у тебя, Хосе, нет бороды…»

Ему, конечно, никогда не отрастить такую великолепную рыжую бороду, отливающую золотом, как у командира отряда. Ему бы хоть черную, самую обыкновенную!

С тех пор как сам Фидель поклялся в горах Сьерра-Маэстры, что бороду сбреет только в освобожденной Гаване, во всех отрядах установилась поголовная мода на бороду. Ее длина точнее всего говорила о стаже повстанца. Борода стала как бы символом верности революции. Бородачи-барбудосы — люди неподкупные.

Хосе собственными глазами видел, как взрослые бойцы давали клятву. Все — бывшие гуахиро, батраки. Потрясая оружием над головой, они давали слово друг другу и всем остальным отращивать бороды. Как здорово это выглядело! Клялись и обнимались!