— Я считаю, что представить себе рай невозможно, — сказала Либби. — Иначе какой в нем смысл?

— Согласен! — кивнул Конрад.

— Но если знать, что ты будешь существовать все с тем же твоим сознанием вечно, — продолжила я, — то волей-неволей начнешь представлять себе разные вещи и довольно быстро поймешь, что все это не очень-то приятно. Я думаю, автор именно поэтому предлагает ограничиться тысячей лет, а после этого уже сливаться с Божественной сущностью, ну или с точкой Омега. Потому что если в сознательном состоянии прожить целую вечность, рано или поздно сам станешь Богом, ведь ты уже испытал всех и вся…

— И стал всеведущ, — закончил мою мысль Роуэн. — Тебе стали доступны все знания, какие только существуют. И не осталось ничего невозможного.

— Да, и можно вернуться назад во времени и прожить жизнь любого человека, — сказала я, на секунду встретившись с Роуэном глазами. — Можно выяснить, что думали люди, которые тебя окружали, пока ты был жив, даже если они никогда ничего тебе не говорили. Тогда ты узнаешь правду обо всем на свете. Тогда…

— Тогда это будет уже ад, — перебил меня Марк, отодвигая тарелку. — Ну, для некоторых. Потому что в таком случае ты поймешь, что всю свою жизнь лгал, и хитрил, и предавал людей, которых любил, и что в какой-то момент вечности — а этот момент вполне может оказаться в самом начале, ведь конца у вечности нет, — все, кому ты лгал, все, кого обвел вокруг пальца, и все, кого обидел, узнают об этом. И у тебя не останется больше секретов. Все, что ты когда-либо делал, и все, о чем когда-либо думал, окажется открытым для всех. И остаток вечности ты проведешь в одиночестве, потому что от тебя откажутся все, с кем ты был связан.

Либби встала и вышла из комнаты.

— Что-то я ничего не понимаю, — сказала я, размышляя, не стоит ли мне пойти за ней.

— Я тоже, — сказал Роуэн. — Ведь чтобы узнать чужие мысли, нужно стать этим человеком? И прожить всю его жизнь с самого начала? Нельзя ведь просто ввалиться в чье-нибудь сознание. Даже если ты туда ввалился, все воспоминания, желания и навязчивые идеи этого человека будут прямо тут, у тебя под носом. И, как ты сказала, в вечности тебе хватит времени на то, чтобы узнать вообще все. А значит, ты перестанешь кого-либо осуждать.

— Ну да, и превратишься в само сострадание, — подхватила я. — И больше не захочешь никого судить, потому что будешь прекрасно понимать другого и причины его поступков. Ты ведь сам станешь этим другим, как сказал Роуэн, и значит, осуждая его, ты осудишь себя.

— И тогда ты соединишься с Богом, — задумчиво произнес Конрад.

Единственной песней, которую знали и Боб, и Роуэн, и я, оказалась Hey Joe, и вот мы с Роуэном начали играть на «запасных» акустических гитарах Боба, в то время как сам он взялся за свою басуху. Либби хотела петь, но не знала слов, поэтому мне пришлось как-то справляться самой, даже несмотря на то, что Роуэн не спускал с меня глаз. Марк ушел вскоре после обеда, сославшись на «больной живот». Когда Конрад и Саша тоже ушли, мы выпили бутылку ливанского вина, которое Боб принес из лавки и процедил через марлю. Глаза у Либби становились все краснее и краснее, а лицо — все бледнее, и наконец она уснула прямо на диване. Боб, казалось, этого не заметил, он демонстрировал нам рифф за риффом, а я сидела и слушала, с какой бешеной скоростью колотится мое сердце всякий раз, когда я встречаюсь взглядом с Роуэном. Вот опять. Его глаза будто задавали мне вопрос, но я не была уверена в том, какой именно. Вопрос был не о том, можно ли меня снова поцеловать, — тут было что-то гораздо более неоднозначное, но что же?

В половине первого я позвала Бешу, спавшую наверху в гостевой комнате. Сесть за руль в таком состоянии я не могла, поэтому надела на Бешу поводок и сказала Бобу, что вернусь за машиной утром. Роуэн все еще бренчал на одной из акустических гитар Боба, но, увидев, что я собралась, поднялся и сказал:

— Пожалуй, мне тоже пора.

Мы попрощались и вместе вышли из дома.

— Тебе куда? — спросила я, хотя и без того знала.

— К башне, — ответил он. — Но я провожу тебя. Уже поздно.

— Это совсем необязательно.

— Мне будет приятно.

Мы пошли по набережной, и Беша бежала впереди, радостно виляя хвостом. Она остановилась у первой скамейки и принюхалась. Я тоже остановилась, а Роуэн ушел вперед. Потом он понял, что мы отстали, и вернулся.

— Боюсь, собака будет идти медленно, — извинилась я. — Ей нужно все понюхать.

— Ей тут, наверное, очень интересно, — сказал он. — Столько разных запахов.

Он нагнулся и потрепал шерсть у Беши на макушке. Он немного задержался в этой позе, и я даже подумала, не размышляет ли он о том, как было бы хорошо прикоснуться ко мне, — потому что лично я размышляла как раз об этом.

— Наверняка, — согласилась я.

Ночь стояла туманная и беззвездная, и чайки кричали где-то далеко над морем.

— Мег… — Роуэн бросил трепать голову Беши, выпрямился и прикоснулся к моему плечу. И тут же убрал руку.

Мы оба повернулись к реке. Я снова посмотрела на него. Если мы опять поцелуемся, что дальше? Нам ведь нельзя друг с другом переспать. Чего бы я там себе ни нафантазировала, он для меня слишком стар — так стар, что у наших отношений нет будущего. К тому же я связана с другим, а он связан с другой, и вообще в мире все не так просто, как хотелось бы. И все равно — я была пьяна и знала, что, если он меня поцелует, я отвечу на его поцелуй.

Он посмотрел под ноги и откашлялся.

— Лиз от меня ушла, — сказал он.

— Господи, — выдохнула я. — Когда?

— Ну, она ушла, а потом вернулась, — он поежился. — Ушла несколько дней назад.

— Вернулась? Она ушла от тебя и снова вернулась?

— Она передумала. Хочет пойти со мной к семейному психологу.

— А ты что?

Он застегнул молнию на куртке.

— Я хочу спокойной жизни.

— Правда? Большинство людей не хочет.

Я подумала о Либби и о том, как ей с самого начала не нравилась их спокойная жизнь с Бобом. И о себе. Может, на самом деле-то я всегда хотела спокойной жизни и именно поэтому, устроив весь этот шум с побегом к Кристоферу, не сбежала немедленно обратно в Лондон, где Ви предлагала мне остаться у них столько, сколько понадобится. Первые несколько дней в Девоне Кристофер молчал. Но я тогда считала, что это у него пройдет, что он просто слишком тяжело переживает ссору с Беккой и свое предательство по отношению к Дрю. Но это не прошло. Как можно стать счастливой с Кристофером? Это был мой главный вопрос последних семи лет. Ведь должен же быть какой-то способ. Мы оба были молоды, и объективно он не стал менее привлекательным, хотя на меня он начинал производить примерно такое же впечатление, как диван, или сковородка, или пульт от телевизора. Почему я все время думала об этом мужчине — мужчине, который стоял сейчас передо мной и вдруг стал казаться таким тонким и ранимым, как слабое деревце в эпицентре урагана? Почему я все время представляла себе, как снова его поцелую, если в этом не было ровным счетом никакого смысла?

— Правда? — удивился Роуэн. — Я думал, хотят. Когда тебе будет столько же лет, сколько мне…

— Неужели это имеет значение? Разве важно, сколько тебе лет?

— На прошлой неделе мне исполнилось шестьдесят. Я думаю, это имеет значение. Я уже никогда не буду молодым. И мне не хочется оставаться одному в холостяцкой квартире, потихоньку спиваться и не видеть ни одной живой души.

Беша тащила меня вперед — ей не нравилось стоять на месте. Машин поблизости не было, и я