существование». Сумбурная по виду, но продуманная практика российского парламентаризма подтверждает это наблюдение.

Тотальная критика демократического режима определила общий тон суждений социолога: «Демократия заключает в себе арифметический абсурд: она обещает бедным, что путем уравнения доходов каждому гражданину должно достаться несравненно больше среднего дохода». Новый поворот этой темы Сорель представил в анализе социальной структуры общества: «Я, прежде всего, рассматриваю город и деревню, как выражение раздора в общественной жизни, не допускающей никакого господства одной части общества над другой». «На ярмарках создается класс торговцев, алчущих наживы во что бы то ни стало и скапливающих в руках несметные богатства. Производство эксплуатируется категорией бесчисленных паразитов, постоянно враждующих между собой из-за дележа добычи, начиная от нагрузчиков, маклеров, и кончая транспортными подрядчиками. – Городская демократия, как и всякая олигархия, всегда стремилась найти слабых, которых можно было бы ограбить».

Сорель описывал отток сельского населения в города, которое «превращается там в немощных паразитов или новых эксплуататоров сельского производства». «Требуется продолжительное время», – писал он, – «пока известный народ начнет понимать значение сельскохозяйственной науки и перестанет играть роль жертвы шарлатанствующих интеллигентов». – «Заимодавцы играют совершенно разрушительную роль и делаются, в конце концов, хозяевами всей страны, особенно когда им удается сосредоточить в своих руках и деньги, и торговлю». По этой схеме в XXI веке торговые спекулянты разрушаютсельское хозяйство России при поощрении государственной власти, выдающей их за предпринимателей.

Выделяя решающую роль финансовой плутократии, Жорж Сорель, игнорировал, однако, сильное /часто решающее/ влияние евреев в хозяйственных процессах Европы. Увлечение марксизмом искажало верный тон суждений французского социолога. Почти всегда, касаясь еврейского вопроса, Сорель занимал отстраненную, но чаще осуждающую позицию, как в деле офицера-предателя Дрейфуса, которого он представлял жертвой антисемитов, игнорирующих «классовую борьбу».

«Социальные очерки о современной экономии…» в отличие от «Размышлений о насилии» изобилуют глубокими суждениями о социализме. Осуждая аморализм во Франции: грязные драмы в театрах, такого же рода романы, порножурналы, циничные кафе-шантаны, пропаганду полной свободы искусства и «греческой любви» /гомосексуализм и педофилия/, Жорж Сорель неожиданно признал за демократией «свои духовные функции». «Каким образом пробуждается эта духовность и революционная жизнь городов, – очень сложный вопрос… Взаимоотношения демократии и социализма сложны, запутанны и темны», – писал он, сочувственно описывая население малых городов, стоящее в меньшей зависимости от крупной индустрии.

Демократический режим, который на практике всегда плох, Сорель отличал от возможного воплощения социализма во что-то более ценное. В отличие от социальных утопий прошлых столетий социализм XIX века, по его мнению, носит характер осуществимого плана, а его несообразность заключается в обилии «самых разнообразных доктрин». Перечисляя средства для выхода из критического общественного состояния, Сорель, наряду с революцией, предусматривал государственный социализм, признавая возможность его осуществления вне рамок демократии /!/. Это ясное указание на многовариантность развития общества еще при капитализме относится к крупным достоинствам социальной мысли Сореля. Его не отпугивало даже парламентское правление. Рабочий парламентаризм не может привести к бесплодию, как парламентаризм буржуазный, утверждал он.

Такая терпимость в выборе политических средств у этого, по первому впечатлению, радикального социолога, доказывает широту его мировоззрения, открытого для любого действия, способного поколебать буржуазный строй. «Одна лишь действительность, среди которой мы живем, в состоянии породить революционные начинания… Наиболее деятельная проповедь бессильна сообщить движению массовый характер», – считал Сорель. Безупречный вывод! Слабость патриотических кругов России – в их трусливом бездействии, прикрытом пышными декларациями. Заглядывая в будущее, Сорель рассуждал о свободном человеке, как одновременно крестьянине и солдате. – Сходная идея высказывалась дважды в новой истории: один раз в проекте военных поселений графа Аракчеева в России и другой – германскими правыми в конце XIX – первой трети XX вв. применительно к своим восточным территориям.

«Система прав человека вполне осуществима, когда все граждане являются земельными собственниками», – писал Сорель, объединяя в этом высказывании собственное понимание «прав» с уважение к земле, как основе любых общественных преобразований. Вслед за Прудоном он подтверждал единство интересов крестьян и крупных землевладельцев.

Сомнения Жоржа Сореля в незыблемости различных социальных догм – еше одна сильная сторона его свободного мышления, не останавливающегося перед опровержением теорий, утративших первоначальный смысл. «Ошибка Маркса зависела от того, что образованию идеи классовой борьбы он приписывал характер неизбежности, – писал он. – Между противоположностью интересов и классовой борьбой лежит настоящая пропасть. Во многих странах классовой борьбой называют то, что является простой тяжбой в области материальных интересов, допускающей возможность соглашения».

Сорель не останавливался перед опровержением основных положений марксизма. «Соответствует ли капиталистическое общество естественному порядку, или оно должно исчезнуть, чтобы уступить место социалистическому, – вот гипотезы, которые никому не удастся превратить в доказанные теоремы… Что в марксизме трудно понять – это абсолютное разделение классов», – утверждал он. Идея классовой борьбы сочеталась у Сореля с самостоятельной доктриной империализма: «В Англии замечается тенденция солидарности классов, иначе империализм не был бы понятен: единство направлено, прежде всего, против других стран».

Постоянное обличение Сорелем «национальной солидарности» приобретало особый смысл, касаясь Германии. «Классификация государственного социализма кажется мне чрезвычайно важной; наиболее чистый тип государственного социализма скопирован с прусской бюрократии и не допускает никакого внешнего контроля. Во Франции речь всегда идет о смешанной системе, в котором профессиональным политикам уделена огромная роль». Остроту критики законодательства Бисмарка снижало признание Сорелем особого типа общественного строя в Германии. «Англичане постепенно регрессируют, а немцы, наоборот, идут вперед», писал он.

Пример Германии, ломающий принятое представление о капитализме, вызывал такие опасения у Сореля, что он отдавал предпочтение частному хозяину перед государственным администратором: «На капиталистической фабрике рабочие испытывают гнет лишь случайного, частичного, кажущегося подчинения. По выполнении того, к чему его обязывает договор о продаже рабочей силы, он свободен. Без этой свободы никакой социализм невозможен. В огосударствленном же предприятии его подчинение постоянное, реальное». Из такого представления о способах хозяйствования вполне могла родиться идея симбиоза частной инициативы с государственным управлением. И мысль позднего Сореля была открыта этого рода идеям. К концу жизни он приветствовал любые политические изменения, упраздняющие парламентаризм. Недаром Муссолини восхищался анархо-синдикализмом Сореля, и создавал итальянские корпорации под сильным влиянием французского мыслителя.

Описывая разные виды концернов, Сорель противопоставлял спекулянтов, «жертвующих всем из желания достичь быстрых выгод», промышленникам, которые «всегда озабочены расширением сферы и средств своей деятельности и жертвуют охотно выгодами сегодняшнего дня в интересах будущего». К этому благородному виду концернов он отнес германские картели, «говорящие о хозяйственных задачах политическим языком». – Владельцы этих картелей утверждали, что продажная цена товаров должна включать издержки производства и незначительную прибыль, что одни только производители в состоянии устанавливать необходимые и законные цены, и что спекуляция присвоила себе исключительное право производителей.

Эта констатация немецких особенностей в значительной мере объясняет будущие политические события в Европе. Обходящаяся без спекуляций, высокоэффективная работа германской промышленности, отвергавшей методы финансовых спекулянтов, стала одной из главных причин международного заговора против Германии, приведшего к Второй мировой войне. Бурдо писал о городах германской империи: «Жилища для рабочих составляют предмет забот всех классов общества.