Но 31 июля он произнес в Собрании знаменитую двухчасовую речь. «Подобно тому, как политическое равенство несовместимо с монархией и аристократией, обеспечение труда несовместимо с царством денег и аристократией капиталов… Одно из двух – или собственность погубит Республику, или Республика уничтожит собственность!»,- восклицал Прудон. «Напрасно вы вычеркивали бы право на труд из будущей хартии; этим вы оставите в ней пробел, где наряду с правом на труд будет подразумеваться право на восстание». Таким образом, «умеренного» Прудона не пугала возможность революционного переворота. В заключение он сказал: «Капитал трусит, и инстинкт не обманывает его; социализм наблюдает за ним. Жиды не вернутся; я им запрещаю!». Собрание отреагировало на эту речь с яростью. В его резолюции сказано: «Предложение г-на Прудона есть гнусное покушение на начала общественной нравственности; оно нарушает собственность,…взывает к самым худшим страстям». «Среди этого рычащего скотства» один Греппо поддержал Прудона.

Автора речи предали суду по обвинению в нападении на собственность, в возбуждении презрения к правительству и в оскорблении религии и нравственности. Однако суд присяжных оправдал Прудона, которого в последние месяцы 1848г. преследовал хор проклятий, насмешек и оскорблений. Но он странным образом видел в этой ярости против него доказательство нравственности общества. Буржуазия будто бы протестовала против социализма, потому что отождествляла его с кражей. Это был психологический парадокс не без верности в глубине.

Однако после всех событий «социализм» не был уничтожен. 17.09. радикала Распайля избрали в народные представители от Парижа. Тогда республиканцы, убедившись, что социальные идеи обрели влияние, объявили себя сторонниками социализма. Прудон разоблачал этот «правительственный социализм», называя его переборкой ходячих утопий и бессильной филантропией для отвода глаз народу. Но он принял во внимание и другие соображения. Неумно, считал Прудон, отвергать помощь консерваторов, которая доставляла социализму огромную силу.

Социализм в союзе с демократией мог устранить реакцию, писал он. Такое «непарламентское» понятие о демократии имело свою провидческую сторону. Кажущаяся мягкость Прудона, искавшего любую возможность усилить социалистические позиции, предусматривала вариант сравнительно безболезненного обретения власти /«законодательная власть выступит в последний раз»/. В его поведении не было ни отступничества, ни трусости. Но сила анализа позволяла Прудону с бoльшим реализмом предвидеть будущее в сравнении с анархистом следующего поколения и более догматичным в вопросах насилия Жоржем Сорелем. Вновь возникает аналогия с Германией 1930-х годов, когда бессильная «демократия» и бестолковая «реакция», имевшие в глазах национал-социалистов, как и у Прудона, одинаково отрицательный смысл, послужили трамплином для завоевания власти.

04.11.1848г. Собрание Франции 739 голосами против 30 /включая Прудона/ приняло республиканскую конституцию. 10.12. был избран президент республики. Им стал Луи Бонапарт. «Франция – эта самозваная царица наций, увлекаемая своими попами, романистами и кутилами, – писал Прудон, – избрала Луи Бонапарта, потому что утомлена партиями». 13 мая 1849г. выборы в Законодательное собрание дали 4/5 мест реакционерам всех видов и 1/5 социальным республиканцам.

Отвернувшись от политических баталий, Прудон перешел к делу. В январе 1849г. он открыл контору негосударственного Народного Банка /НБ/ и стал его директором. Прудон считал, что с запрещением спекулятивных операций капитал утратит свое царство вследствие уничтожения процентов и ренты /подобную идею воплощал в жизнь экономический лидер Германии 30-х годов Готфрид Федер/. Однако организации дарового кредита оказалось недостаточно для свержения оплотов собственности. Через два с половиной года после образования Народного Банка, число участников которого доходило до 60 тыс., Прудона заключили в тюрьму на три года, и НБ лопнул.

Однако мысль социолога выходила далеко за пределы текущих событий. Когда в обществе существует достаточная причина для революции, никакая человеческая власть не помешает ей произойти. Препятствующие усилия правительства или привилегированных классов только увеличивают ее силу; они помогают революционной идее формулироваться, утверждал он. – Здесь описана ситуация, подходящая для всякого революционного порыва, в том числе «крайне правого».

В 1848г. Прудон боролся против апостолов коммунистического братства, справедливо предвидя нестерпимую тиранию в их планах уничтожения наемного труда и замены его всюду ассоциативным трудом, необходимым, по его мнению, лишь в сложных многоступенчатых производствах. Мелкие и средние производства и в особенности крестьянский труд всегда будут нуждаться в частных владельцах, считал он. Реализм Прудона проявился в его признании законной формой труда наемный труд. Единственную несправедливость буржуазного порядка он видел в том, что «повинность» платится предпринимателем или крестьянином собственнику-капиталисту. Таким образом, Прудон, в сущности, предусматривал возможность сохранения капитализма при условии его глубокого качественного преобразования.

«Надо обратить на пользу революции самую реакцию, доведя ее до пароксизма и истощив страхом и утомлением… Надо поднять упавший дух работников,…поставить социальный вопрос с удвоенной энергией, с энергией почти терроризма, придав ему традиционный и европейский характер; упрочить революцию, принудив консерваторов самим служить демократии для защиты своих привилегий и, таким образом, отбросить монархию на задний план. Надо победить власть, ничего от нее не требуя; доказать паразитство капитала, заменив его кредитом; основать свободу личности организацией инициативы масс». – Это богатое мыслями суждение обращает внимание терминологией, как будто взятой из разных источников несовместимого свойства: «революция» и «терроризм» соседствуют в нем с сохранением «реакции» и принуждением консерваторов служить демократии… Но его глубокий непротиворечивый смысл озарен властным настроением решительных перемен внутри капитализма, как бы ни назывался грядущий социальный порядок /продолжение монархии исключалось/.

Это сохранение смысла идей, перетекающих из одного контекста в другой, – важная особенность стиля Прудона. В его мысли наивность соседствует с элементами гениального прозрения. Остаток консерватизма придает идеям мыслителя дополнительную солидность. Не случайно революционные критики системы Прудона упрекали его в нежелании уничтожить буржуазию, а предложенную им кредитную систему – в «несоответствии рамкам революции», как ее понимали марксисты.

«Наша революция будет предшествовать всякому организационному факту, – писал он. – Организация только заявляет революционный факт и условия труда». Таким образом, работники овладеют предприятиями, землями и т.д. «помимо всяких теорий», не заботясь о том, записан ли этот акт у социалистических мыслителей как коммунизм или коллективизм. «Это великое движение уничтожения существующего порядка и вступление во владение общественным капиталом, – продолжал Прудон, – совершается путем местного мятежа, непосредственно производимого самим народам, а не руководимого диктатурой центральной власти. Поэтому по окончании революции в наличии оказываются лишь общины и рабочие группы, которые федерируются как хотят и входят между собой в свободные соглашения».

Важно, что Прудон не отрекся совершенно от революционного образа действий. Он, правда, строил свою схему на полюбовной ликвидации, но предусматривал случай: если буржуазия не согласится на сделку /в чем она мастерица/, то произойдет революционный погром. Тогда не будет речи о предложенном им выкупе или вознаграждении, но пролетариат совершит экспроприацию «во имя права войны и возмездия» /!/. Однако он желал мирного исхода.

Авторитарный коммунизм Маркса Прудон решительно отверг за то, что он монополизирует собственность в пользу государства. Для народа это обернется господством чиновников, по своему произволу располагающих общественным капиталом, а разрешение на его использование марксовы рабочие ассоциации должны будут тогда испрашивать у чиновника /еще одно предвидение Прудона!/.

Восприемником идей Жозефа Прудона, но, прежде всего, самостоятельным социальным мыслителем стал Жорж Сорель /«Размышления о насилии», 1906г./. В отличие от Прудона Сорель воспринял некоторые положения марксизма, но значительно переосмыслив их, продолжал считать себя сторонником Маркса, прежде всего, в идее революции /насильственного переворота/, которую он понимал, однако, совершенно иначе. Первоначально он считал себя представителем «новой школы марксизма», однако в дальнейшем подверг марксизм критике по многим позициям, противопоставив «научному социализму» концепцию революционного анархо-синдикализма.