Кто имел право делать такие вещи? Никто.

Только он…»

«Вспоминаю VI Всесоюзный конкурс артистов эстрады. А. И. Райкин – председатель жюри, я – его заместитель по речевым жанрам (в состав жюри также входили: М. Грин, А. Внуков, Е. Уварова, Ю. Силантьев, Ю. Саульский, М. Фрадкин, А. Стрельченко, В. Вуячич, Л. Маслюков, С. Макаров, А. Бойко, А. Редель, Н. Шереметьевская и др. – Ф. Р.). Положение не из завидных: заведовать речевыми жанрами при Райкине – хорош сюрприз! Но вышел приказ министра, и я вынужден был подчиниться.

Торжественное открытие конкурса, все члены жюри на сцене. Наш ответственный секретарь Геннадий Смирнов увлеченно держит речь перед участниками. И говорит увлекшись: «От имени жюри желаю всем вам, чтобы колыбель революции стала для вас стартовой площадкой в искусстве».

Спрашиваю у Райкина:

– Аркадий Исаакович, а может колыбель революции стать стартовой площадкой?

– Может! – мгновенно отвечает он. И добавляет: – Может! Если ее сильно раскачать…

Я смотрю – говорит вполне серьезно, многозначительно. Только какой-то чертик мелькнул в глазах, мелькнул – и тут же пропал…

Уже три дня мы сидим с А. И. Райкиным в зале рядом и не общаемся. Часами. До этой встречи у нас бывали недоразумения, причем умело организованные «доброжелателями». Райкин – человек самолюбивый. Я тоже не лишен этого качества. Поэтому мы не тянулись друг к другу, и наши отношения за черту официально-вежливых не переходили. Хотя часто приходилось встречаться на коллегиях, конференциях, обсуждениях.

И вот – сидим и молчим. Аркадий Исаакович смотрит на сцену не отрываясь, все его внимание там; он играет вместе с исполнителями, переживает.

А в паузе (даже малейшей) покоя ему нет ни минуты: «Аркадий Исаакович! Вы слышали?.. Аркадий Исаакович! Как ваше мнение?.. Аркадий Исаакович! Хотите последний анекдот? Самый свежий!» Лезут со всех сторон – настырно, афишируя возможность вот так запросто, по-свойски, обращаться к великому артисту. Вроде бы на равных. Райкин вежливо вступает в разговор и, кажется, принимает в нем участие. Но лицо его при этом говорит о другом: он отсутствует, весь где-то далеко, в своих мыслях, и совершенно не воспринимает эту суету вокруг него…

Конечно, мне очень хочется обменяться с ним мнениями по поводу конкурса, но сдерживаю себя, видя, как на него действует бесцеремонное внимание. Молчу день, два… И вот в конце третьего дня он заговорил сам!

– Скажите, а вам не кажется… – обратился он ко мне по поводу одного из исполнителей.

Я ответил.

И тогда он признался:

– Я третий день наблюдая за вами, вы часто иронически улыбаетесь…

Я сказал, что причиной тому не я, а исполнительский уровень конкурсантов. Он в ответ рассмеялся, высказав, в свою очередь, и свое, не очень высокое мнение о ряде выступавших за три дня.

На следующий день мы уже подробно беседовали, сидя за столом жюри…

А. И. Райкин сказал, что «болеет» за молодого ленинградского мима, с не известной пока никому фамилией Полунин, которого считает сверхталантливым и которым восхищался Марсель Марсо. И попросил, чтобы я позвонил ему вечером и сказал об итогах первого тура по оригинальному жанру (в этот день заканчивался первый тур).

Узнав, что Вячеслава Полунина жюри «зарубило», не пропустив даже на второй тур, я позвонил Аркадию Исааковичу. Он долго молчал, потом спросил, могу ли я собрать завтра в 9 часов утра президиум жюри. Я обещал.

На следующее утро мы собрались. Наш председатель был краток. Строго глядя на членов президиума, как на нашкодивших школьников, он сказал всего лишь фразу, что и он, и все члены жюри будут опозорены, если такой талантливый человек, как Вячеслав Полунин, не станет лауреатом конкурса. Наступила большая пауза. Затем я предложил пересмотреть решение жюри оригинального жанра (это было право президиума – корректировать решение жюри по всем жанрам) и пропустить Полунина на второй тур. Члены президиума (включая и представителей оригинального жанра) проголосовали «за», явив удивительное единодушие. Райкин, никак не прокомментировав это, встал и пригласил всех в зал на очередной просмотр.

Конкурс шел своим чередом. Аркадий Исаакович был занят невероятно: весь день он сидел в зале, за своим председательским столиком, а вечером еще играл спектакль. Откуда у него брались силы – бог весть. Ведь он был уже в возрасте, и его одолевала серьезная болезнь сердца. Но он выдерживал нагрузку, которая и молодому была не всегда по силам.

Однажды Райкин пригласил к себе на спектакль наше жюри (речь идет о спектакле «Зависит от нас…» – Ф. Р.). Он был тогда сильно простужен, днем кашлял, сидя на просмотрах. Я не мог понять, как же он сыграет вечером? А тут еще новость: Владимир Ляховицкий, тогдашний основной партнер Аркадия Исааковича, внезапно заболел и не вернулся из Москвы.

Райкин помрачнел (он и так сидел невеселый) и, помолчав, сказал:

– Отменять спектакль нельзя. Будем играть. Придется самому тянуть.

Я спросил его:

– Может быть, члены жюри придут в другой раз?

Но он заупрямился:

– Я же пригласил, все отложили свои дела – это неудобно.

Он уехал за два часа до начала спектакля домой, а потом – в театр…

И вот спектакль. Все мы знали, что Райкин болен, да еще это отсутствие Ляховицкого. Положение тупиковое. И, как мне казалось, к сочувствию примешивалось еще и профессиональное любопытство – как- то он выкрутится?

Спектакль шел в огромном Дворце культуры имени Кирова. Громадный зал, неуклюжая сцена, где идут громоздкие оперные спектакли, и – камерное, филигранное искусство Райкина, да еще больного, да еще без партнера…

Он сделал невозможное! Он почти не уходил со сцены (как мы помним, в «Зависит от нас…» было всего две сцены с участием актеров театра, а в остальных в центре сюжета был Райкин. – Ф. Р.). Те миниатюры, которые он обычно играл с партнером, Райкин заменил монологами. Фактически это был моноспектакль. Лишь несколько раз он уступил сцену другим номерам: вышел Александр Дольский, спел несколько своих песен, несколько интермедий сыграли артисты театра. Но в основном играл Он. Не менее двух часов один на сцене!