зависит чья-то жизнь… мягко мигает светофор, как будто спрашивает нас по-человечески: «Здравствуй, друг! Как живешь? Счастливого пути!»
Как пишет Е. Уварова:
«Еще в спектакле «Волшебники живут рядом» монолог был назван «размышлениями». Автор книги о Райкине, А. Бейлин, задавал справедливый вопрос: «Может быть, «размышления» – это новый жанр Аркадия Райкина?»
Дать название этому жанру трудно – так негибки, топорны наши искусствоведческие определения. Что такое положительный фельетон? Чем он отличается от монолога? Эталоном положительного фельетона Райкина в свое время считался поляковский «В гостинице «Москва». Никак не умаляя заслуги Полякова, все-таки «Светофор» Жванецкого и Лиходеева выше, мудрее, это новая ступень на длинной дороге Райкина.
Два десятилетия назад, исполняя «В гостинице «Москва», он больше показывал, играл. Без париков, масок, театральных костюмов, складывался собирательный образ положительного героя. В этом образе уже заключалась оценка, он был однозначно рассчитан на сочувствие, восхищение.
Теперь этот образ значительно усложнился, приобрел многогранность. В нем история и современность, личность и все человечество, добро и непримиримость к злу. Сатирические, «игровые» персонажи даны как бы мимоходом, одним штрихом, и тем не менее, они живые и узнаваемые. Но главное не в них. Размышляя о жизни, Райкин ставил вопросы, зрители должны были самостоятельно искать на них ответы. Не более чем хитрый ход, когда сама постановка вопроса подсказывала ответ.
Ответ лишь подразумевался, но отнюдь не навязывался. Зрители включались в свободный поток размышлений артиста, по-новому оценивая привычное, примелькавшееся. Сатирик – поэт, утверждает Райкин, и, как поэт, он, если воспользоваться терминологией Андрея Вознесенского, достигал в монологе «не созерцания, а сосердцания». Сердца зрителей устремлялись ему навстречу, бились в унисон…»
Но вернемся к спектаклю «Светофор».
В моноспектакле «Участковый врач» (кстати, врачами были родители Жванецкого) Райкин играл доброго и сентиментального врача. Это был положительный герой – редкость для Райкина, который чаще все-таки играл персонажи малопривлекательные. Врач Райкина ходит по этажам многоквартирного дома и к каждому своему пациенту относится с пониманием и душевной теплотой. Впрочем, не только к пациентам. Например, застав в одной из квартир маленькую девочку без родителей, он ласково беседует с ней, подогревает молоко. Как писала критик Т. Тэсс («Известия», 23 декабря 1967 года):
«А на сцене-то нет никого, ни ребенка, ни старика. Только один Райкин. Один усталый человек, безотказно идущий на помощь больным людям… умеющий не ожесточиться, когда вызывающий его человек ушел куда-то в гости, умеющий подняться с места в любую минуту, чтобы пойти на чужой зов. Так искусство становится самой жизнью, и зрители завороженно вглядываются в эту простую и чистую жизнь, и такая чуткая, такая удивительная стоит в зале тишина…»
В моносцене «Дефицит» Райкин играл кавказца в папахе, который размышлял о такой актуальной для каждого советского человека теме, как дефицит – нехватка многих товаров первой необходимости. Заметим, что эта проблема особенно обострилась в 60-е годы, после того как в советскую экономику начали внедряться элементы рыночной с ее ориентацией на прибыль. В результате многим предприятиям стало невыгодно выпускать дешевые вещи (от пуговиц до кастрюль), которые не давали столь высокой прибыли, как это было с крупными и более дорогими изделиями. В итоге произошло «вымывание» многих товаров из продажи. В миниатюре Жванецкого речь об этом не шла, там просто констатировался сам факт дефицита: дескать, теперь многие нужные вещи приходится доставать «через заднее кирилицо» – то есть по блату. Причем герой миниатюры видел в этом не только плохое, но и… хорошее. По его словам: «Пусть будет изобилие, но пусть чего-то все-таки не хватает». Подразумевалось, что, когда все есть, человек утрачивает некий интерес к жизни.
Отметим, что сам Райкин прекрасно знал, о чем говорил в этой миниатюре. Например, он тоже ходил в магазины через «заднее кирилицо» – то есть с черного хода, дабы достать дефицитные вещи. Вот как об этом вспоминал П. Леонидов – администратор московских концертов Райкина:
«Мы сидим с Аркадием Исааковичем в ресторане «Балчуг». Были в Лаврушинском переулке, но не в Третьяковской галерее, а в охране авторских прав: Аркадий Исаакович заскочил к директору. Зачем, не знаю, но после зашли мы по соседству в «Балчуг» перекусить. Райкина узнают повсеместно, и это – очень трудно. Не только для него, но и для его спутников. Вокруг все глазеют, и наползает на нас со всех сторон шепот: Райкин, смотрите, Райкин…
Обслуживают нас мгновенно. И – как вежливо! Фантастически вежливо, но, когда наступает пора расплачиваться и я достаю деньги, Райкин проверяет счет и говорит мне, не понижая своего негромкого ленивого голоса: «Рубля на чай вполне достаточно!» – ему жаль моих денег. В тот же день за час до начала концерта он заходит ко мне и просит бесплатно шесть билетов. То, что ему полагалось бесплатно на сегодня, он взял еще вчера. Я говорю, что бесплатных мест больше нет. Он говорит, что надо «загнуть» платные билеты из брони. Это – жульничество, и он это знает. Но ему не жаль денег Мосэстрады. В принципе – мне тоже не жаль. И я «загибаю» шесть билетов. Райкин записывает номера мест, сворачивает бумажку и пишет на ней фамилию директора гастронома номер один, «Елисеевского», Юры Соколова (того самого, которого в 1983 году расстреляют за махинации. –
И вновь вернемся к спектаклю «Светофор».
В моносценке «Век техники» Райкин играл некоего горе-«изобретателя», который таковым не является, а всего лишь затесался в их ряды. По сюжету, на выставку в Париж должны были послать чудо-машину, которую изобрел некий вундеркинд, но его в загранку не пустили – анализы у него оказались не те (здесь зал громко реагировал – смеялся и аплодировал, отдавая должное прозрачному намеку авторов на работу выездных комиссий, которые могли «тормознуть» любого, кто был им подозрителен или неугоден). В итоге в Париж на выставку отправился горе-«изобретатель», у которого все оказалось в порядке, за исключением одного – умишка он был ниже среднего. И французский язык знал через переводчика. Короче, он устроил на выставке аварию – не в ту розетку вилку от чудо-машины воткнул. В результате машину пришлось собирать… в мешок. Павильон тоже не сильно пострадал – у него только крышу снесло. Правда, это у соседнего. А тот, где чудо-машина стояла, развалился полностью. Сам горе-«изобретатель» угодил в больницу, причем два месяца находился в неадекватном состоянии. Когда пришел в себя, его высокая комиссия из Москвы начала пытать: «Ты куда вилку воткнул, можешь вспомнить? Лучше вспомни!»
В концовке миниатюры герой Райкина радостно сообщает, что у него «маленько перекос, и вот нога не сгинается. Говорят, могло быть хуже. Ну, ничего, я подлечусь. Живем в век техники. Так что, может, еще и в Японию поеду! А что вы думаете? Вселяви!».
В сценке под названием «Федя-пропагандист» Райкин играл персонаж, который был сродни предыдущему: такой же туповатый и невежественный человек, только работает он в сфере идеологии. По его словам: «Людей надо водить в музеи, чтобы на примере первобытного человека показать, как мы далеко оторвались…» Как явствовало из его дальнейших слов, сам он от них оторвался вовсе не далеко. Кстати, наличие этой интермедии в спектакле лишний раз свидетельствовало о том, что советская цензура не была столь кондовой, как о ней принято писать в постсоветской историографии. То есть смеяться над отдельными туповатыми работниками идеологического фронта тогда дозволялось.
А вот еще один забавный персонаж – псевдоумник, который выдает себя за большого знатока всех животрепещущих проблем и раздает советы направо и налево. Так, футболистов он называет «бугаями», которые без толку гоняют один мяч. Поэтому он предлагает посадить каждого на асфальтовый каток, и они все поле заасфальтируют. Зачем? Это умника не интересует. Зато его волнует, что если каждый зритель скинется по рублю, то получатся… сумасшедшие деньги.
Далее очередь доходит до бегуна-марафонца. Умник предлагает ему не бегать порожняком и прихватить на загривок почту, да еще мешок крупы в придачу. «Хоть какая польза!» – вещает умник.
