поросята, огурцы — греби лопатой. А петрушка, а морковка — всё сплошные чудеса. В этом редком изобилье ты утонешь, как в пруду. Водолазы не разыщут, эхолоты не найдут.

У Анисьи все в избытке — не хватает одного:

— Тут — мое! — кричит Анисья. — Там — колхозное добро.

…Чудо-огород Анисьи Сыроежкиной Савельев приметил еще в первые дни своего появления в Березках. А как-то встретив ее на улице, остановил:

— Здравствуйте, Анисья Ивановна!

Анисья расплылась в улыбке, так как по имени и отчеству давно никто в Березках ее не величал. Зовут обычно Аниськой или сокращенно по фамилии: Сыроежа. Дед же Опенкин не называет ее иначе, как «злостный элемент». И все твердит, что Аниську надо прогнать из Березок, чтобы она «не отравляла здесь своим огородом воздух», и отправить на Соловки, то есть туда, куда кулаков когда-то ссылали.

Встретил Савельев Сыроежкину, поздоровался и говорит:

— Ну, Анисья Ивановна, ждите в гости. Скоро буду.

Вот тут-то и екнуло у Сыроежкиной сердце: неспроста собирается к ней председатель. То ли часть огорода урежет, то ли ругать за плохую работу в колхозе будет.

— Расчехвость ты ее, расчехвость, — говорил дед Опенкин, узнав о предполагаемом посещении председателем Анисьи.

Через несколько дней Савельев пришел к Сыроежкиной. Осмотрел огород председатель, глянул на Сыроежкину, проговорил:

— Мастерица вы, Анисья Ивановна, по огородному делу. Золотые руки у вас, видать.

Растерялась Анисья. Не знает, что делать: то ли улыбаться на такой комплимент, то ли повременить и ждать за ласковыми словами подвоха…

— Золотые руки, — повторил Савельев. — Открывайте школу, Анисья Ивановна. Первым приду учиться.

Смотрит Анисья на Степана Петровича: «Шутки, что ли, Савельев шутит».

Нет, не шутил Савельев.

Стал председатель у Анисьи учиться. А следом за собой привел колхозных девчат и тех заставил тоже учиться. А потом приводил кое-кого и из членов правления. Даже деда Опенкина однажды с собой пригласил. Но дед наотрез отказался.

— Не туда гнешь, председатель, — выговаривал он Савельеву. — Возиться с этой кулачкой — где ж тут глубокий смысл?

Однако Степан Петрович упорно «гнул».

Ходил председатель по огороду и все приговаривал:

— Да, великая вы мастерица, Анисья Ивановна.

Млела Анисья от подобных похвал.

Однажды Савельев бросил:

— Эх, не те, не те для вас тут масштабы, — показав, конечно, на ее огород.

В другой раз сказал:

— Да, Анисья Ивановна, вам бы в Березках первым героем быть.

Дважды приглашал Степан Петрович Сыроежкину в поездки с ним по колхозным полям, советовался с ней, словно с профессором, о тех участках колхозной земли, которые лучше всего бы подошли для культур огородных.

Прошел месяц, и вдруг предложил председатель создать в колхозе огородную бригаду и утвердить Анисью ее бригадиром.

— Вы, Анисья Ивановна, — говорил Савельев не без улыбки, — и кадры сами себе уже подготовили, и сами участки выбрали. Вы и есть наилучшая кандидатура.

И никто — ни сама Анисья, ни члены правления, ни даже дед Опенкин — не мог против этого ничего возразить.

— Ловко подвел, ловко! — выкрикивал дед Опенкин.

Стала Сыроежкина теперь бригадиром и слово в душе дала, что ее огородное диво — это еще не диво. Настоящее чудо у них впереди — на колхозном поле в ее бригаде.

Землю Анисья любит, и этому можно верить.

Лодырей в Березках, если считать — собьешься. Хватало их и по мужской, и по женской линии. Были такие, что целыми сутками семечки только лузгали, на печи от зари до зари лежали.

— Работа — не волк, — говорили они, — в лес не убежит. Поле — не лошадь с телегой, тоже далеко не уедет.

Самыми отъявленными байбаками во всех Березках были Филимон Дудочкин и Степан Козлов, тот, что когда-то, при председателе ипподромном, ходил в Маркизах.

— Да, придется кое с кем провести индивидуальные беседы, — заявил председатель, — поговорить по душам, с глазу на глаз, разъяснить кое-что им получше.

Лодыри пронюхали о предстоящих беседах.

— Хорошо, что с глазу на глаз, — говорил Филимон Дудочкин, — а то, если председатель начнет стыдить при всех, сраму не оберешься.

На одном из общих колхозных собраний Савельев, взяв слово, обратился к сидящим в зале:

— Филимон Дудочкин здесь?

— Здесь, — отозвался Дудочкин.

— Так вот, Филимон Дудочкин, есть у меня к вам разговор. Индивидуальный, — подчеркнул председатель. — С глазу на глаз. Поэтому другие, — Савельев вновь повернулся к залу, — могут наш разговор не слушать и даже идти по домам.

Но, как только председатель сказал, что разговор индивидуальный, с глазу на глаз, никто из сидящих не хотел идти по домам и все навострили уши.

Не испытывая терпения прочих, Савельев тут же, при всех, отхлестал ленивца. Церемониться с ним не стал. Задавал вопросы ехидные: может, руки у Филимона из глины? Нет ли у Дудочкина волдырей на боках от лежания? А если есть, пусть, не стесняясь, скажет.

— Не стесняйтесь, товарищ Дудочкин. Тут ведь медпомощь, наверно, нужна? Лекарства от тех пузырей на теле?

И обещал от колхоза посильную помощь. Конечно, под страшный хохот всего собрания.

Короче, на этой индивидуальной беседе крутился Дудочкин, как карась на сковороде. И то, пожалуй, карасю было легче.

Это смерть, говорят, красна на народе. Позор же на народе вовсе не красен.

После собрания Дудочкин подошел к председателю с явной обидой. Какая же это беседа с глазу на глаз, когда все люди в три уха слушали? А потом он ссылался на Степана Козлова. Почему, мол, не Степана Козлова, а его, Дудочкина, первым взяли в столь лихой оборот? А ведь всем известно, что именно он, Козлов, а вовсе не Дудочкин самый великий в Березках лодырь.

На первое недоумение Савельев ответил так:

— А что? Разговор велся с глазу на глаз. Как и было обещано. С одной стороны — Дудочкин, — говорил председатель, — с другой стороны — колхоз. Вот и выходит, два собеседника.

В отношении Степана Козлова председатель сказал:

— Ну что же: вызовем на беседу и Степана Козлова. Однако как раз Козлова не пришлось вызывать. Учел он горький опыт Филимона Дудочкина и сделал из этого должный вывод.

А вообще-то Савельев еще на пяти собраниях проводил индивидуальные разговоры. С шестого нужда