— Это было бы просто здорово, я не знаю человека, которому не хотелось бы увидеть неожиданное поражение. Но, зная расстановку сил на данный момент, это невозможно. Это совершенно невозможно.
— Лен, ты сейчас на связи с Лас-Вегасом, какие у них прогнозы на сегодняшний вечер? Какие ставки?
— Пятнадцать к одному на Скотта.
У Стоуи был здоровый плоский экран: четыре с половиной на три фута, обычно он стоял в отдельной комнате, но для такого случая он приказал принести его в гостиную. По большей части камеры показывали лица крупным планом, и эти лица были ужасно большого размера, такие огромные бюсты любят устанавливать своим предводителям в странах с тоталитарным режимом.
Из года в год теледебаты становятся всё менее и менее популярными. А всё из-за того, что политики научились вести себя перед телекамерами. Они нанимают сообразительных экс-журналистов, которые заранее составляют для них списки возможных вопросов, потом лица, знакомые с тем, что хочет общество, составляют для них ответы на эти вопросы, потом проверяют результативность ответов на небольшой группе людей, потом снимают на камеру, как именно президент отвечает на вопросы и показывают отснятый материал другой группе людей, одновременно замеряя их биохимические показатели — предполагается, что они важнее слов.
Дальше ведущие задают участникам именно те вопросы, на которые у них заготовлены ответы, и участники легко и быстро отвечают. И чем чаще это происходит, тем больше журналистов считают, что это именно они — главные герои событий.
Журналист из Fox News задал Скотту именно тот вопрос, которого он ждал — он спросил его про систему безопасности Америки, про то, насколько Америка сейчас может считать себя в безопасности. Это был один из ключевых моментов, на которые делал упор Скотт в своей предвыборной кампании, так что он с большой убедительностью и с большим знанием материала принялся рассказывать про меры и шаги, предпринятые в этом направлении. Он говорил, что если террористы активизируют свои действия, у Америки хватит сил справиться с ними. Говорил, как он благодарен всем американским военным, которые свергли террористические режимы в Афганистане, Кафиристане и Ираке. Он рассказал о создании Министерства внутренней безопасности, о том, что во время его президентства в мире стало чуть-чуть спокойнее, а что ещё важнее — стало спокойнее в самой Америке.
И тут он неожиданно свернул на гонку. «Мой противник — прекрасная женщина. В юности она работала медсестрой, потом стала гм… гм… потом она стала вести медицинскую передачу, — на «вести медицинскую передачу» группа людей зашевелилась, — а потом работала сенатором. Но дело в том, что проблема терроризма отнюдь не решена. Кому вы будете верить, когда враг атакует Америку? Кого бы вы лично хотели видеть во главе армии? У кого хватит силы духа, кому хватит смелости и мужества быть во главе Америки?
Толпа разразилась аплодисментами, раздались одобрительные возгласы.
Теперь была очередь Энн отвечать на поставленный вопрос.
— Когда наша страна воевала во Вьетнаме, я пошла добровольцем…
— Медсестрой — прервал её президент.
Конечно же, по правилам он не имел права этого делать.
И что теперь делать Мёрфи? Не отреагирует — зрители сочтут, что ей нечего сказать. Но если ей нечего сказать сейчас, то что же будет, когда на Америку нападут террористы? Пожалуйся она модератору, зрители решат, что она не может справиться сама, что ей нужен папочка, который всегда поможет. А если она сейчас перейдёт в нападение — все решат, что она стервозная баба, а кто, скажите пожалуйста, станет голосовать за стерву?
Словом, со стороны казалось, что раунд остался за Скоттом.
— Я видела войну своими глазами… — кажется, она решила не обращать внимание на замечание Скотта, и держаться своего образа «девки с мозгами и чувством юмора». Энн замолчала и посмотрела прямо в объектив телекамеры. Казалось, она заглянула в душу каждого — она была очень настоящей, очень живой, её легко можно было представить себе сидящей на кухне. «Нет, она определенно хороша, я верю ей, ей-богу я ей верю», — пронеслось в голове у каждого. — Я была на войне. А папенькин сынок пошёл к папочке и попросил спрятать его в Национальной гвардии. О, если бы он сбежал в Канаду или сжёг бы свою повестку, или увильнул бы от войны каким-нибудь другим образом, я бы поняла его, но…
— Да как вы смеете!
Не обращая никакого внимания на реплику Скотта, Энн Линн продолжила.
— Все об этом знают. Да, я была медсестрой. Я заботилась о раненных американцах и американках, да, иногда они умирали у меня на руках. Да, кроме заботы о раненых было и кое-что другое и я ещё раз скажу об этом, если уж так повернулась наша беседа. Тогда я работала в полевом госпитале, и наш госпиталь попал под обстрел — бомба попала прямо в палатку с раненными — и тогда я взяла М-16 и всю ночь ходила вокруг других палаток. Я никому не позволю убивать моих раненых.
В меня стреляли. Я стреляла. И сейчас из нас двоих это я могу сказать, что да, я воин, а он просто папенькин сынок, который испугался и спрятался.
Камеру показа Скотта крупным планом. Он знал, что сейчас должен молчать. Но черт! Она же никогда раньше так себя не вела! Ни разу за всё время предвыборной компании его люди не говорили ему о таком варианте развития событий. Ни разу, ни на одной их встрече Мёрфи такого не говорила! Так вот она какая, настоящая Мёрфи. И ведь она говорит это совершенно спокойным голосом и со стороны она кажется просто нормальным человеком. Ах, если бы она вышла из себя, проорала это — все бы сочли её просто стервозной и истеричной бабой — и всё, она ему больше не соперник.
Но эту ужасную правду она преподнесла совершенно в манере Опры: она оставалась совершенно спокойной, и собеседник чувствовал, что она вовсе не желала ему зла. «Ну и что мне теперь делать?» — подумал Скотт, и камера поймала это его растерянное выражение лица.
— Мой противник хочет казаться героем войны. Он часто крутит ролики, в которых он разъезжает на танках или вместе с солдатами хлебает из котелка. Мне кажется, что он презирает всех нас, держит нас за дураков. Неужели он думает, что мы и вправду поверим, что он военный и участвовал в сражениях? Ну или, по меньшей мере, может стать военным и воевать?
Не надо врать, во время войны во Вьетнаме он показал себя трусом. Он показал себя трусом 11 сентября. Тогда он сел в свой самолёт и сбежал в Де-Муан. Позже он оправдывался тем, что это его советники настояли на этом.
Люди, собравшиеся в гостиной Стоуи, чтобы порадоваться за своего кандидата, были в бешенстве. Канапе и мартини стояли нетронутыми.
— Вы хотите иметь президента, который делает то, что говорят ему советники? Или вы хотите иметь президента, который скажет своим советникам: «Нет, господа, вы не правы. Смотрите, что надо делать». Помните знаменитую надпись, которая стояла на столе у Гарри Трумэна? Там было написано «последняя инстанция», Газ Скотт мог бы поставить себе на стол надпись: «Пойду-ка я, спрошу у кого-нибудь, что мне делать».
Он убрал развалины Всемирного торгового центра за три дня. За три дня. Если я стану президентом и террористы нападут на нас, я буду с вами. Я не сбегу. Если случится несчастье, катастрофа — я останусь с вами, чтобы видеть всё происходящее своими глазами, я буду представлять интересы всех и каждого. Я буду с вами, как тогда во Вьетнаме, и в одной руке у меня будут бинты для перевязки раненых, а в другой — винтовка, я буду с вами, чтобы показать: настоящий американец не бежит.
Повисла мёртвая тишина. Вдруг люди вокруг меня одновременно засвистели, затопали, захлопали, я видел их перекошенные лица, они напоминали стервятников, пожирающих трупы. Как эта стерва смела? Женщина должна знать своё место! Её место на кухне! Я почувствовал, что Ниоб приняла все слова на свой счёт. Другие женщины разделились, кто-то отнёсся ко всему так же, как Ниоб, кто-то по-другому — но Ниоб приняла всё это необычайно близко к сердцу. Со стороны казалось, что слова окружающих бьют её словно дубинки — в поисках защиты она обернулась к Джеку — пусть критикует Мёрфи, если хочет, но пусть скажет, что женщин нельзя избивать, пусть скажет, что их нельзя пытаться проучить насилием. Он ничего не сказал. Тогда Ниоб развернулась и, не привлекая лишнего внимания, вышла из комнаты.
Я вышел следом.
