фельетониста. Тот раскатывал во время оно по солнечным республикам в ранге спецкора солидной газеты, собирал на крестных отцов хорошую компру, а потом ставил ее на кон, угрожая использовать на страницах печати. Ему отстегивали куш, и фельетон не появлялся. Или вдруг возникал — на соперника хорошо заплатившего члену СП мафиози.
Так сей борзописец стал тараном перестройки и стаж революционный числил как подпольный, ибо стриг руно с овечьих шкур тогдашних волков до того, как вышла ему в самый цвет апрельская лафуля.
И про режиссера Вовик вразумил приморца, как брал он власть с дружками на киношном съезде, витийствовал за новое кино, а вышла грязь, жестокость, еще большее хапужничество, теперь уже неприкрытое, для себя и верных подголосков.
Сам хозяин гостей своих как будто бы презирал, говорил о них через губу, рисовал в убийственных красках, а вот зачем-то нуждался, иначе б не ухаживал радушно, не потчевал деликатесною жратвою, и не пел им под гитару песенок на собственного сочинения стихи.
Капитана оскорбила их полная откровенность, его это жлобьё ни капелюшечки не стеснялось, будто он их подельщик какой или вроде как пустое место.
Правда, Володя сказал, кто он такой, добавив, любимый, мол, родич, а значится он «свояк», и не только по родственной принадлежности, но и в самом деле в нашей компании не чужой.
Узнав, что капитан из рыбкиной конторы, артист сказал, что лично знал начальника оттуда, любил покойник чистое искусство и присылал в театр квитки на спецнаборы в фирме «Океан».
— Деловой был человек, — вздохнул начальник главка. — Таких ведь ставить к стенке непрактично, их навыки б сейчас использовать, в эпоху перестройки.
А сам, едва подали суп из крабов, их Ярослав привез с собою в качестве презента, рассказывал, как потрафлял японцам, сучара, вел с ними в Токио переговоры. Они ему стереофоник вручили на память, и теперь не знает, пять или шесть карбованцев взять за электронное чудо из Страны Восходящего Солнца.
Хотел Ярослав сказать, что его б тоже стоило к стенке поставить, дешевку, хоть и хапнул он плевую мелочь по сравнению с тем ущербом, какой причинил державе.
Он бы и врезал, да Лидия стрелы из глаз метала, знала характер мужа, и жалея ее, капитан поднялся из-за стола, покурить, мол, и заодно прогулять в гальюн.
Оставив руль в левой руке, она коснулась правой радио на панели, и в салон ворвалась песня, под которую он вышел тогда из комнаты, где сидели явные спидоносцы, в ухоженный битоффский сад.
Стихи сочинил хозяин, он сам и пел еще недавно, но сейчас под гремевший оркестр исполняла песню звезда, задурившая роковым экспансионизмом головы земляков.
— Ах, подарите, подарите мне скорее этот дивный белый мерседес! — обращалась через эфир певица к анонимным благодетелям в перспективе.
Тогда он, едва сдержавшись, вышел в сад и не успел докурить сигарету, как рядом возникла Лидия.
— Ты чего ведешь себя как провинциал? — злым голосом, но с нестертой еще улыбкой, спросила жена Ярослава. — Что люди о тебе подумают…
— А я и есть провинциал, — обозлился капитан. — Это не люди, а чистые спидоносцы!
Новый термин объяснил ему Володя, означал он сокращенно «сопротивление перестройке и демократии», а тот, кто сопротивляется, значит, и есть этот самый носец.
Остроумное словечко приглянулось Ярославу, удобно уложилось на язык, и капитан вовсю стал пользоваться им, предвкушая, как пошлет его гулять по городу Владивостоку.
Но сейчас относительно смирную Лидию словно это будто взорвало.
— А ты…
Тут она аж задохнулась, икнула, а затем, округляя в страхе глаза, только не в силах уже сдержаться, вдруг выпалила Ярославу в лицо:
— А ты шпана беспризорная, вот кто!
Капитан дернулся. Остервенело глянул на Лидию, испуганно прикрывшую рот пухлой ладошкой, бросил под ноги в желтый чистый песочек окурок, втоптал его каблуком, прошел к выходной калитке с микрофоном, хлопнул так, что в динамике хрюкнуло нечто, и зашагал к Минскому шоссе.
В сторону Москвы Ярослав двигался с полчаса, а может быть и побольше. Ни единой мысли не было в голове, шел себе и шел, обгоняемый спешащими к столице автомобилями, не задумываясь о том, куда и зачем движется он по обочине бойкого тракта.
«Шпана беспризорная», — повторил про себя капитан и рассмеялся.
— А что, — сказал он вслух, — так оно и есть… Что было то было. Занимался шпанством в промежутке между октябрем семнадцатого и апрелем восемьдесят пятого годов. Каюсь, господа присяжные заседатели! Хотя и не по моей вине…
Злость на Лидию пропала, и Ярослав подумал, что пора ложиться на обратный курс.
И тут вдруг его обошел серебристый «Спутник», он резко тормознул, кокетливо виляя задом, и разом распахнулась дверца.
А Ярослав прошел вперед, нимало не заботясь, ему и в голову не приходило, что это приглашение относится к нему.
Но поравнявшись с дверцей, он услышал женский голос:
— Садись, капитан.
Теперь вот, когда по его расчетам они приближались к Загорску, Ярослав подумал, что сел потому в машину, что подсознательно полагал: это за ним вдогонку послал чье-либо авто свояк.
Не смутила его и незнакомка, мало ли кто мог завернуть к Владимиру в гости, пока Ярослав отмерял успокоительные километры.
Но молодая женщина уверенно вывела «Спутник» на окружную дорогу, а потом они свернули на север, и понеслись в неизвестное Нечто…
— Ты, хоть, как зовут меня, спроси, — хмыкнул капитан, когда незнакомка уверенно поставила «Спутник» в левый ряд и вышла на предельную скорость.
— Что в имени тебе моем, — с насмешливым пафосом продекламировала она и быстро взглянула на Ярослава. — Не возражаю: назовись…
Капитан сказал.
— Если не придумал, то до фантастики совпадает, — улыбнулась девушка, и ему показалось вдруг, что такое с ним было. — Мне нравится твое имя, капитан.
— А я и в самом деле капитан, и дальнего плаванья к тому же…
— И, конечно же, из самого Владивостока, — недоверчиво подхватила незнакомка.
— В точку угадала, красавица… Капитан-директор краболова «Чернобыль», порт приписки — всем известная Находка. А живу во Владике, на Чуркином мысу, южный берег Золотого Рога. Есть там Харьковская улица такая.
— Дела, — протянула девушка и сбросила скорость, уйдя вправо, позволив наглой иномарке пройти вперед.
— Предъявить документы? — ухмыльнулся Ярослав.
— На слово верю, — отозвалась она и принялась догонять убегавшего, в Лавру, видимо ехал, дипломат. — А вот меня зовут Ремидой.
«Странное имя, — подумал он. — Татарка, что ли? Так вроде бы и не похожа».
— Нет, — сказала Ремида, и капитан вздрогнул. — Я чистокровная русачка. Так мою бабушку звали, ровесницу революции, в семнадцатом году появилась на свет. А прадед мой в больших чинах ходил у социал-демократов, комиссарил в Петрограде. Вот он и удружил такое имечко бабуле.
Ярослав заинтересованно и непонимающе глянул на нее.
— Революция мировая да здравствует, — усмехнулась теперь уже менее таинственная внучка. — Можно без восклицательного знака… А мой папаня в ее честь и меня так назвал, продублировал ныне, увы, не модный лозунг.
— Боевая, небось, старушка, — неуклюже улыбнувшись, он все никак не мог освоиться с неясностью
