была… Помню, какая сельдь водилась в Охотском море, у островов Спафарьева и Завьялова! На океанских сейнерах мы брали косяки, ловили жирнющую рыбу кошельковым неводом. Но больше губили, на стол народу шло куда меньше половины… А план давай-давай! Больше выловишь — больше получишь. И рублей, и звезд с орденами. Вот и задавили охотскоморское стадо сельди. Я довольно быстро прозрел, стал поднимать шум, призывал публично: одумайтесь рыбаки, что детям и внукам оставим?! Но зря надрывался в пустыне, никто меня не хотел слышать, а вот славу склочника приобрел, таких к награде не представляют вовсе.
— А потом и в тюрьму угодил, — сочувственно произнесла Ремида.
— Опять вычислила? — по инерции насторожился капитан, и молодая женщина кивнула.
«И все-то она знает, — шевельнулась мысль у Ярослава. — С одной стороны, рассчитать, конечно, можно… А с другой… Странно это все».
Он вдруг рассмеялся, и Ремида удивленно подняла на него глаза.
— Это я так, — объяснил капитан. — Вспомнил анекдот…
«Когда это ты боялся странного? Стареешь, мастер, вот и приключения тебя теперь уже пугают больше нежели волнуют. Вперед и выше — твой девиз. Вперед и выше!»
— С тюрьмой вышло случайно, — спокойно заговорил Ярослав, ловко орудуя ножом, он снимал кожуру с крупных красноватых клубней.
— Ни за что посадили, небось, — полуутвердительно сказала Ремида.
— Так просто не сажают, — улыбаясь, сказал капитан, теперь его двухлетняя отсидка, давали-то ему куда больше, казалась незначительным, забавным эпизодом. — Обязательно есть некое что. Иначе в обвинительное обвинение нечего будет писать. Другое дело, какое ты имеешь к этому событию отношение и имеешь ли вообще. Вот я-то как раз имел. Мой траулер столкнулся в Тихом океане с подводной лодкой. Она в районе промысла шла без огней, а дело было ночью, точнее, на вахте третьего штурмана, его я, капитан, подстраховываю. Но меня не было в рубке в этот момент…
Ярослав не стал говорить, что строго по международным правилам предупреждения столкновения судов в море виноват был командир черной субмарины. Но и на капитане была другая вина. Зазвал его в тот вечер в каюту стармех, достал из рундука бутылку и прихлопнул ее донышком радостную весть из дома: внук у деда родился, радиограмма пришла из Находки.
Отнекивался капитан, в принципе не выпивал он в море, да уж больно уговаривал стармех, уселся с ним в застолье мастер.
Когда случился удар, он тут же выскочил на мостик, толково занимался помощью подлодке, она осталась, слава Богу, на плаву, но жертвы у военных были.
Всего-то принял капитан одну рюмаху, но запах был, о нем и сообщил первый помощник, да Ярослав и не скрывал: позволил, дескать в море толику спиртного.
Тут и политика вмешалась. Недалеко ведь был противный берег, а лодка наша, да еще, мол, бестолково ходит, нарушая общие законы. Такой расклад не вписывался, не ложился в русло высоких заверений. Судить подводника считалось больно уж накладно. А тут рыбак сам сунул голову в петлю. Оставил на вахте молодого штурмана, а сам распивал со стармехом спиртные напитки. И не имеет значения, что молодой штурман действовал в соответствии с МППСС… Как говаривал в Ростове пахан Щербатый: не важно что бумажно, важно, что денежно.
И закатали Ярослава по статье восемьдесят пятой, потому как в том отсеке, что подставила под его форштевень субмарина, погибло два матроса, и надо было кому-то заплатить за их безвременную смерть.
— Покудова посиди, — сказали капитану компетентно. — Скандал замнем и дело пересмотрим. И сам ведь понимаешь, по букве закона есть что на тебя повесить. Факт распития место имел?
— Было дело, — согласился капитан и отправился сидеть.
Картошка удалась на славу. Ремида и тут угадала, а может быть, все-таки прознала по неведомым каналам судьбы, привычки, вкусы Ярослава, и тут без ведовства не обошлось, спокойно думал капитан. Его не беспокоило это больше, могло и попросту совпасть, что любят они оба лука множество в картошке и обязательно на животном масле.
— Не подумал ли ты однажды, что кто-то специально подсовывает тесты в твоей жизни? — спросила Ремида, с достоинством приняв его хвалу картошке. — На прочность тебя испытывают, Ярослав, с семилетнего отсчета. Ведь вором мог ты стать еще тогда?
— Безусловно мог… Товарищи мои по детству, если годится это слово применительно к той жизни, так и сгинули в лагерях.
— И потому не раз тебя ломали, да только не поддался… Почему?
Капитан пожал плечами.
— Не привык сдаваться, — сказал он.
— Но кто-то ведь тебя приучил к этому! Или было заложено свыше… Ты выкарабкался, расправился и — хлоп. Очередное испытание. И опять его одолеваешь. А ведь иные полагают, что жизнь — набор устройств для уютного существованья.
— Ия уюта не бегу, — засмеялся капитан, удивившись тому, что применил вдруг старомодный оборот.
— Да, — покачала головой Ремида. — Судьба никогда не дает людям полного счастья. Она всегда стремиться к хорошему присовокупить нечто плохое. Juvidia deorum.
— Не понял, — отозвался капитан.
— Зависть богов, так утверждали в старину. Византийский историк Лев Диакон полагает, что провидение презирает заносчивый дух человека, укрощает его, обращает в ничто.
— Слюнтяй и фаталист он, этот твой Диакон, язычник… С провидением и богами надо спорить! И выигрывать в драке…
— Хо-хо! — воскликнула Ремида. — Ты мне все больше нравишься, капитан… А сам ты разве христианин?
— Я — коммунист, хотя вот в партии не состою…
— А прежде состоял?
— Иначе в капитаны не пробьешься. Пошел под суд — и тут же автоматом исключили. А на свободу отпустили — так и остался без билета.
— А как же тебя — беспартийного, назначают директором краболова?
— Времена наступили иные, Ремида. Ты ж понимаешь… На блок порядочных людей теперь одна- единственная ставка. Иначе все погибнет.
— Погибнет, — согласилась, разливая чай, Ремида.
— А чей же дом, в котором так уютно? — спросил, осматриваясь, повнимательнее, Ярослав. Сначала печку топил, потом картошку чистил, вел разговоры и только вот теперь расслабился и с интересом озирался в жилище. Оно лишь с виду было деревенским, по внешнему обличью, стенам, окнам. Внутри стояли книжные шкафы, скульптуры по углам, картины и гравюры, и тут же прялки, самовары и даже пары лыковых лаптей соседствовали с сочной акварелью «Трубеж летом».
— Раз нравиться тебе — живи, — ответила Ремида. — Не все ли равно, чей дом? Не видишь разве, что я в нем хозяйка? Как ты во время плаванья на корабле…
— Сегодня ты мой капитан, — расщедрился мужчина.
— Ловлю тебя на слове, — молвила она. — Можешь подымить на сон грядущий, а мне, как женщине, ночлег готовить.
Она расставила тахту, образовалось широкое ложе, и принялась стелить постель в просторной горнице? принеся из соседней комнатки-боковухи чистое белье.
На кургузом низком табурете капитан сидел у открытой двери догорающей печи, бездумно курил, следя за бегающими над углями синенькими огоньками, и в душе его веселился второй Ярослав, он с испытывающим любопытством добродушно подзуживал двойника: «Ну-ка, ну-ка… Поглядим, каким ты будешь в эдакой ситуёвине, парень!»
Скосив глаза, капитан увидел, как Ремида уложила в изголовье две подушки и любовно, с нежностью взбила каждую из них.
