пору. За капустными грядками выстроились в ряд еще несколько ив. Подле последней ивы была глубокая копань с неиссякаемым запасом воды. Ее называли нижним колодцем. Очень он был там к месту: весной во время поливки огородов было бы истинным мучением — таскать воду со двора.

Клети. Все они мало-помалу пристраивались друг к дружке и были под одной крышей. У самых ворот скотного двора новая клеть хозяев. К ней впритык — маленькая красивая калитка. Через калитку, обойдя клеть, можно было выйти на хозяйский капустный огород, о котором, пожалуй, и рассказывать нечего, кроме как то, что огорожен он был плетнем, а вдоль плетня рос сочный крупный щавель. У новой клети была высокая подклеть. Со стороны огорода туда мог бы подлезть и взрослый человек, только лазить под клеть ему было незачем.

Спереди с кровли спускался широкий навес над такой же ширины крыльцом. У крыльца большущий белый камень. Рядом с ним темный камень, поменьше. По таким ступеням и малый ребенок мог забраться на дощатое крыльцо и оттуда в клеть. С одного боку крыльцо снизу и до крыши наглухо забили досками, устроили там нечто вроде собачьей конуры. Положили туда мешки с соломой, и собаки наши спали прямо- таки по-царски, хотя и очень чутким сном: только успеет еврей-коробейник свернуть на наш прогон, псы уже подергивают ушами и принюхиваются.

В клети было красивее, чем в избе. И столько света проникало через маленькое оконце, что можно было читать, даже если приходилось притворять дверь, когда подымался ветер. Через это окошко виден был весь двор и крыльцо избы.

В клети был дощатый пол и крепкий потолок. А под крышей держали всевозможные лишние и не слишком нужные вещи. Внизу стояли шкапы, стол, кровати, окованный железом хозяйкин сундук с приданым. На крышке сундука голубая роза с пятью лепестками.

Шкапы коричневые, крашеные, один совсем простой, без росписи, только наверху над дверцей красные цифры: 1864. Зато у второго все углы окаймлены голубыми дужками, а на дверце в самой середке во все стороны распластался голубой цветок. Под дверцей шкапа ящик, а над дверцей — тоже голубой краской — выведены такие же цифры, что и на старинном молитвеннике: 1827.

На полу в клети лежало тяжелое пушечное ядро, гладкое, ничуть не заржавелое; бывало, если кто толкнет его ногой, весь пол громом громыхает. И тогда под клетью куры с перепугу хлопают крыльями и с отчаянным кудахтаньем пускаются наутек.

Рядом с клетью маленький сараюшко, закуток шагов пять в ширину. Порой туда заталкивали телегу, на которой готовились ехать на свадьбу или в церковь, и тогда к мучному ларю протискивались с трудом.

Дальше — батрацкая клеть. Потолка в ней не было, а просто между стропилами, поперек, наложены жерди, на них вешали разный рабочий инструмент: связки грабель, вилы, косовища. Там же лежали и пустые мотовила, пучки лучины, палки для нитченок. Косы навешивали как можно выше на стропила, только мужчины и могли дотянуться до косовища. Наверно, не одна крыса покалечила лапу, перебегая по стропилам, ведь коса всегда острая, если не попадет в женские руки.

Пол в батрацкой клети был двойной. Сперва настлали круглые бревна, потом пазы между бревнами залепили глиной, и весь пол заровняли. Но со временем глина пооббилась, появилось множество щелей, и ветер знай разгуливал из-под клети в клеть или наоборот, это уж смотря по его прихоти. Иная щель так была широка, что сквозь нее проскакивал не только зубец грабель или обмылок, но даже молоточек или катушка ниток. Тогда самому маленькому из домочадцев надо было лезть под клеть и охотиться за пропажей. Иной раз коротышке-охотнику там, в сумраке, доводилось повстречаться с пестрой пупырчатой жабой. Оба они цепенели, уставившись друг на друга, и ждали, кто первый кинется бежать. Случалось, отступала жаба, но бывало и так, что она сдаваться не желала, и тогда, обомлев от страха, отступал человек. Человек этот был я.

Вдоль стен батрацкой клети стояли сундуки, лари, шкапы и шкапчики, а между ними всевозможные кубышки, ушаты, коробы, бадейки, лоханки, кадушки, корыта, ведерки с узкими и широкими доньями, с деревянными и железными ободьями и с ручками веревочными или из дратвы.

В стенах было множество крючков и колышков. На них пристроили берда, нитченки, связки палок. На таких же крючках висели жгуты чесаного льна, связки тесемок для постол, мотки шерсти и торбы с куделью. Там же в пучках висели всяческие лекарственные травы: пижма, хвощ, тысячелистник, плаун-боронец, горечавка, — да разве их все упомнишь…

Под стропилами на веревках висели обструганные палочки — вешалки для праздничной одежды. То тут, то там на них пестрели вороха полосатых женских юбок. А были и вовсе бедные вешалки, на которых в ожидании осени томились по три-четыре латаных мешка. Посреди клети на чурбачках и чурках лежали разного размера и разного содержимого мешки и торбы. Осенью они заполняли почти всю клеть. Тогда-то наши женщины бывали куда как смекалисты насчет готовки — только и бегали с полными передниками из клети в избу, не то что среди лета.

Подле батрацкой клети был хозяйский амбар. Там, в обширных закромах, сколоченных разом с амбаром, держали только зерно. Для каждого злака — свои закрома. А в закрома с рожью клали свиной окорок. Не раз, бывало, еврей-торговец приедет за рожью, запустит туда руку, да и угодит пальцами в свиное сало. Тут он как передернется и давай вытирать руку о стенку, а потом о свой заношенный до блеска долгополый лапсердак. И еще обмывал руку водой.

Амбар выстроили в богатые урожайные годы, и закромов понаделали слишком много. Потом никогда не удавалось наполнить их зерном. В некоторых держали льняную полову или вытрепанный и связанный для продажи лен. Конопля, бобы и горох хранились в особых ящиках.

У амбара и батрацкой клети такое же крыльцо, как и в хозяйской новой клети. И с боков вделаны две опоры. Они служили коновязью, когда случалось заехать гостю или еврею-торговцу из тех, что побогаче. Вместо ступенек и здесь тоже лежали большие гладкие камни. На них удобно было выколачивать одежду.

Дальше стоял большой тележный сарай. Он был еще новее хозяйской клети. Там тоже был настлан пол и на одной половине — крепко сколоченная поветь. Летом на поветь ставили сани и дровни. Зимой — закладывали тяжелые рамы и даже колеса. Какими жалкими выглядели тогда внизу прислоненные стоймя к задней стенке тележные кузова с обляпанными грязью задками. Но бывали случаи, что под самое рождество колеса приходилось скатывать с повети. То-то телеги гордились! Они сознавали свое превосходство! Летом на троицу саням небось никогда не доводилось ездить до самой церкви.

В сарае на повети хранилось еще множество нужных в хозяйстве вещей: доски, планки, лемеха, оглобли, колесные ободья. Многое из всего этого добра валялось там еще со времени постройки сарая или задолго до того годами лежало в овине или еще где-нибудь под стрехой.

Из маленького застекленного оконца в северной стене сарая виден был хозяйский огород, где росла капуста, за огородом — выгон, а еще дальше — крыши соседнего хутора.

В углу лежал ворох гороховины, которую стелили в сани, когда ездили в гости, или набивали ею мешок на сиденье, потому что она мягче соломы и не так быстро слеживается.

Неподалеку от оконца в полу зияла дыра. В нее сметали навоз. Ведь лошадей обычно запрягали тут, в сарае, а у лошади, как известно, дурная повадка: только поставишь в оглобли — тотчас поднимет хвост. Выметенный в дыру навоз уносило потоком дождевой воды на хозяйский огород, потому что от колодца по всему двору и дальше, как раз под дырой в полу сарая, пролегала канавка. В нее стекала со двора вся вода. Под сараем во время дождя можно было преспокойно спрятаться, сидя или стоя на коленках любоваться большущими пузырями, что уносила с собой мутная речушка, а то можно было и меленку поставить и что- нибудь молоть-перемалывать в свое удовольствие. Но как только дождь унимался, речка исчезала, и на земле поблескивала лишь извилистая дорожка.

Ворота сарая были двойные, раскрывались наружу и вовнутрь. Снаружи они были украшены ромбами, выложенными из планочек. Глянешь издали на закрытые ворота — точь-в-точь шестерка бубен. Такой на них был узор.

Впритык к сараю лепился низенький сараюшко: батрацкая пунька с высоким порогом, совсем пустая, с дырявой крышей. Но когда летом дыры затыкали сеном, то внизу у подножия копенки можно было сладко спать. Рядом с пуней — последняя постройка в длинном ряду — стоял небольшой батрацкий хлев, с таким же, как у пуньки, высоким порогом. Когда навоз из хлева убирали, коровы задевали брюхом о высокий