что он жалел ее и помнил, что когда-то ее любил. До него наконец дошло, что он жалел ее еще в Нью- Йорке, еще тогда, когда она просила у него деньги.

— Если ты приедешь, я откажусь от работы. Будет просто бессмысленно за нее браться, — спокойно заметил он, но заказ уже потерян, сказал он самому себе, так что и говорить не о чем.

— Не думаю, чтобы ты отказался от такого заказа, — усомнилась она.

Он отвернулся от ее кривой торжествующей ухмылки. Вот тут-то она и ошибается, подумал он, но промолчал. Прошел несколько шагов по усыпанному песчинками асфальту и обернулся, высоко подняв голову. Спокойнее, внушал он себе, гневом ты ничего не добьешься. Мириам из себя выходила, когда он вот так невозмутимо держался; она обожала громкие выяснения отношений. Ей бы хотелось завести свару даже сейчас, подумал он. Она из себя выходила, когда он так держится, пока не узнала, что в конце концов ему от этого приходится хуже всех. Он понимал, что сыграл ей на руку, однако чувствовал, что ничем другим ответить ей просто не мог.

— Как тебе известно, я еще не получил этой работы. Так что я просто отправлю телеграмму и откажусь от заказа.

Он снова увидел за деревьями верхушку нового красноватого здания, которую заметил, когда ждал Мириам.

— А что дальше?

— Много чего, но ты об этом знать не будешь.

— Удираешь? — поддела она. — Дешевенький выход.

Он снова двинулся и снова обернулся. Есть Анна. С Анной он способен пережить и это, способен пережить все что угодно. На него и вправду снизошло необычное смирение. Не оттого ли, что он сейчас с Мириам, воплощающей ошибку молодости? Он прикусил кончик языка. Внутри него, как скрытый порок в сердцевине драгоценного камня, невидимый на поверхности, крылись страх и предощущение неудачи, с каким он так и не сумел совладать. Временами неудача завораживала его как вероятность; так было в школе и университете, когда он позволял себе провалить экзамены, которые вполне мог бы сдать; так было с Мириам — он женился на ней, как ему казалось, вопреки желанию родителей с той и другой стороны и всех знакомых. Разве он не знал, что этот брак добром не кончится? А теперь вот, не пикнув, отказался от крупнейшего заказа. Он полетит в Мехико и проведет с Анной несколько дней. Остальные без денег, ну и что с того? Разве он сможет вернуться в Нью-Йорк и приняться за работу, не повидавшись с Анной?

— У тебя все? — спросил он.

— Я свое сказала — бросила она сквозь редкие зубы.

Домой он не спешил возвращаться. Чтобы дойти до Эмброуз-стрит, где жила мать, он сделал крюк по тихой, затененной Трэвис-стрит. На углу Трэвис и Деланси-стрит маленькая фруктовая палатка похожая на игрушечный магазин, расположилась прямо на парадном газоне перед чьим-то домом. Из огромного здания фабрики-прачечной, портящего вид на западный конец Эмброуз-стрит, появились девушки и женщины в белых форменных платьях; они оживленно болтали в предвкушении раннего ленча. Гай радовался, что не встретил никого из знакомых: ему не хотелось ни с кем разговаривать. Его охватило чувство какой-то заторможенности, покоя, смирения и даже, пожалуй, счастья. Странно, как далеко — чуть ли не за тридевять земель — осталась Мириам всего лишь через пять минут после их встречи; каким, право же, незначительным казалось все на свете. Сейчас ему было стыдно страхов, напавших на него в поезде.

— Неплохо, мама, — заявил он, вернувшись. Когда он вошел, мать тревожно подняла брови.

— Вот и хорошо.

Она развернула кресло-качалку, села и приготовилась слушать. Эта маленькая женщина со светло- каштановыми волосами сохранила красивый, несколько изысканный античный профиль и запас физической энергии, которая, казалось, вспыхивает искрами в серебре прически. Она отличалась почти неистощимой жизнерадостностью. Именно это ее качество заставило Гая остро ощущать разницу между ними; оно же слегка и отдалило его от матери в ту пору, когда он мучился с Мириам. Гаю нравилось баюкать свои печали, копаться в них, выясняя мельчайшие подробности, тогда как мать советовала поскорее о них забыть.

— Так что она сказала? Ты что-то быстро вернулся. Я думала, может, вы вместе пообедаете.

— Нет, мама, — вздохнул он, опускаясь на обитый парчой диван. — Все в полном порядке, но я, вероятно, откажусь строить «Пальмиру».

— Господи, Гай! Почему? Она… это правда, что она ждет ребенка?

Мать огорчилась, подумал Гай, но это легкое огорчение по сравнению с тем, что значил для него такой заказ. И хорошо, что она этого не представляет.

— Правда, — ответил он и медленно запрокинул голову, пока не почувствовал на шее прохладу деревянной спинки дивана. Он подумал о пропасти, разделяющей их существование, его и матери. Он почти не посвящал ее в свою жизнь с Мириам. А мать, выросшая в Миссисипи в большой счастливой семье, отдающая теперь все время своему большому дому и саду, а также старым милым меткафским друзьям, — дано ли ей было постигнуть невероятную злобность Мириам? Или, к примеру, могла ли она понять, что он обрек себя на ненадежное существование в Нью-Йорке исключительно ради пары-другой архитектурных замыслов?

— Но какое все-таки отношение Палм-Бич имеет к Мириам? — наконец спросила она.

— Мириам намерена со мной туда поехать. Пересидеть какое-то время. А я этого не перенесу.

Гай сжал кулаки. Он вдруг ясно представил себе Мириам в Палм-Бич, ее встречу с Кларенсом Брилхартом, управляющим клубом «Пальмира». Но Гай понимал, что не мысль о Брилхарте, который скроет под покровом ровной неизменной обходительности, насколько он шокирован, но собственное его отвращение исключает такую возможность. Дело в том, что он просто не потерпел бы Мириам рядом, работая над подобным проектом.

— Не вынесу, — повторял он.

— Ох, — только и произнесла она, но теперь ее молчание говорило о понимании. Если она сейчас что-то скажет, подумал Гай, то непременно напомнит о том, что с самого начала была против их брака. Но в нынешних обстоятельствах она не захочет напоминать.

— Ты бы не вынес этого, — добавила она, — столько времени, сколько займет строительство.

— Не вынес.

Он поднялся и взял в ладони ее мягкое лицо.

— Мама, я совсем не переживаю, — сказал он, целуя ее в лоб. — Мне и вправду на это плевать.

— Мне тоже кажется, что не переживаешь, но почему?

Он пересек комнату и подошел к пианино.

— Потому что лечу в Мексику повидаться с Анной.

— Вот как? — улыбнулась она, и радость от того, что они снова вместе, взяли свое. — Какой же ты непоседа!

— А ты не хочешь в Мексику? — бросил он, улыбнувшись, через плечо и начал наигрывать сарабанду, которую разучивал в детстве.

— В Мексику! — притворно ужаснулась она. — Нет такой силы, что затащила бы меня в Мексику. Вот, может быть, на обратном пути навестите меня вместе с Анной?

— Может быть.

Она подошла и робко обняла его за плечи.

— Порой я чувствую, Гай, что ты снова счастлив — в самое неподходящее для этого время.