— Может, воды вам предложить? — язвительно говорит Бедель совершенно растерявшемуся Нигоффу. — Ну, продолжайте, я слушаю. Садитесь.

Нигофф опустился на край стула и, не в силах овладеть собой, залепетал:

— Ваше сиятельство, этот человек раскопал сотни древних могил. Его вещи у нас в Берлине, в Лувре, в Эрмитаже... Я уверен... корону он выкопал. Потом экспертиза ученых... Сам Регль...

— Хватит! — оборвал его граф. — Подлинная это тиара или фальшивая, меня не интересует. Запомните только: малейший скандал с короной будет стоить вам головы. Делайте сами все, что нужно.

Ганс Карлович хорошо знал, что граф Бедель человек слова, и по дороге из Берлина в Южноморск одна неотступная мысль буравила его мозг.

За четверо суток пути он так ничего и не придумал. Совершенно разбитый, подавленный, сел он в экипаж, который должен был везти его с вокзала на Морскую. И вдруг вывеска трактира «Счастливый якорь» натолкнула Нигоффа на простую мысль.

...Уже на следующий день он сидел с Хомяком в отдельном кабинете «Якоря».

Официант не раз стремительно сбегал по лестнице.

— Еще полдюжины Гансу Карловичу! Сегодня немец вовсю гуляет... Магарыч поставил...

Стол, за которым сидели изрядно охмелевший Хомяк и Нигофф, делавший вид, что он тоже пьян, был уставлен бутылками, закусками. А официант то и дело бегал вверх и вниз, неся всё новые блюда.

— Пей, Хомяк, пей! — хлопая его по плечу, кричал Нигофф. — Я плачу?... Все плачу?.

— Ганс Карлыч, после короны и я заплатить могу. — Маленькие посоловевшие глаза Хомяка превратились в узенькие щелочки.

— За новую корону, — предлагал немец, подливая ему водки в стакан.

— Э... э... Такое счастье раз в жизни бывает.

— Я бы вдвое дал! — разошелся Нигофф, салфеткой вытирая мокрое, раскрасневшееся лицо.

— Где же ее... взять? — заплетающимся языком, делая большие паузы, спрашивал все более пьянеющий Хомяк.

— Искать и выкопать.

— Да разве такое выкопаешь?..

Нигофф насторожился и, чувствуя, что нужные ему слова уже висят у Захара на кончике языка, заговорил почти над самым ухом собутыльника:

— Втрое дам, вчетверо! — И он хлопнул тяжелой волосатой ладонью по краешку стола, который только и был свободен.

— Умер человек... А какой золотой мастер!.. — плачущим голосом вдруг проговорил совершенно пьяный Хомяк.

Нигофф вскочил, схватил Хомяка за плечи, начал трясти:

— Кто умер, кто?

На круглом животе Ганса Карловича, распиравшем черный жилет, золотой желудь запрыгал так, будто брелок вот-вот оторвется от цепочки.

— Я ничего не сказал... — еле ворочая языком, прошептал Хомяк.

Ганс Карлович отпустил его, и Хомяк повалился на стол. Сшибая стаканы, рюмки, упала бутылка, и со стола полилось вино...

В то время как журналист Тургин был занят делами полувековой давности, полковник Троян шел по следам недавних событий.

Поздним летним вечером 1955 года Троян сидел за рулем машины, которая медленно сворачивала с центральной улицы Южноморска.

Вдоль ограды городского сквера, откуда доносились приглушенные голоса, тихий смех и мягкий плеск фонтанных струй, дымя папиросой, прохаживался коренастый, лет тридцати пяти человек в штатском. Это был майор Анохин.

Из рупора на столбе звучала музыка. Когда она стихла, над сквером раздался голос диктора:

— Двадцать два часа. Передаем южноморские известия.

Майор посмотрел на часы, затем вдоль улицы и прислушался.

— У нашего микрофона, — объявил диктор, — хранитель государственного заповедника Эос Остап Петрович Шелех...

В это время: возле Анохина остановилась машина, открылась дверца. Пока Анохин садился и машина тронулась, в рупоре зазвучал другой голос:

— Как известно, археологическая экспедиция, которую возглавляет выдающийся ученый, член Бюро Всемирного Совета Мира академик Лаврентьев...

На улицах Южноморска в этот час всегда большое движение. Когда Троян вывел машину на шоссе, он переключил скорость и сказал:

— Расписку проверили. Она подлинная. В 1913 году академик Лаврентьев действительно был в Берлине. — Троян повернулся к сидевшему рядом Анохину: — Вы закончили разработку картотеки?

— Да, товарищ полковник. Там для нас новых только три фамилии. Остальных людей Регля мы давно обезвредили, а некоторые сами явились с повинной.

— Велыка хмара и малый дощ, — заметил Троян.

— Ваше задание выполнили. Карточки лаборатория исследовала.

— Результат?

— Написаны давно. Лет пятнадцать назад.

— Вопрос ясен, — сказал полковник, — картотека, очевидно, составлена в период оккупации.

— Но как она оказалась в склепе? — спросил майор.

— И еще одна загадка: зачем она понадобилась теперь и при чем здесь расписка Лаврентьева? — добавил Троян.

— Тут, должно быть, какая-то давняя история, которая висит над Лаврентьевым.

— Этим я займусь сам, — решительно произнес полковник. — А с картотекой будем кончать. И начнем с Куцего.

— У меня, товарищ Троян, мало надежд. Старик, конечно, нечист на руку, и где-то его зацепили, но вряд ли здесь начало клубка.

— Получите ордер и послезавтра произведите обыск у Куцего, — предложил полковник. — Учтите, это старый хищник. Он здесь разграбил больше двухсот курганов. Старик умеет находить, но умеет и прятать.

— Ищите, — равнодушно сказал Трофим Куцый, словно ордер был предъявлен не ему, а малознакомому соседу.

Он сел на лавку в углу комнаты, уперся взглядом в одну точку, и все его крупное, мясистое лицо выражало равнодушие, будто его, старика, уже ничто в этой жизни не волнует и не интересует.

Майор Анохин явился к Куцему с двумя помощниками и председателем сельсовета. Пока лейтенанты тщательно осматривали каждый угол, Анохин расхаживал по хате, изредка посматривая на Куцего.

Старик сидел по-прежнему безучастно. Лишь в какое-то мгновение Анохин уловил блеснувший взгляд выцветших, но еще зорких глаз, который говорил, что Куцый отнюдь не безразличен к происходящему. В тот момент лейтенант открывал посудный шкафчик. Но в нем не оказалось ничего, кроме нескольких тарелок,