- Эх, Бегемотец, братец ты мой! - заговорил барон, подставляя исцарапанную физиономию ласковым лучам солнышка. - Как же ты натерпелся, бедняга! А все из-за меня, скота такого!..

- Почему же из-за тебя?

- Так ведь ты был под меня загримирован. Значит, Хрюков хотел арестовать меня. Но не на того Хряк напал!

- Это еще что? Да я из-за тебя оказывается целую кучу денег в долг просадил! - Бегемотов неожиданно не на шутку разволновался. - Спасибо дорогой! - язвительно сказал он и влепил барону звонкую оплеуху.

Барон автоматически ответил тем же. Завязалась потасовка, вокруг приятелей собралась приличная толпа народу. Какой-то господин бросился было прекратить мордобитие, однако барон залепил и этому субъекту здоровенную затычину. Господин упал, опрокинув незнакомую старушку, хотя никто, кроме этой старушки, этого не заметил.

Видел эту сцену и городовой Задников. Он возвращался с ночного дежурства домой и не признал в нарушителях спокойствия ни Бегемотова, ни барона.

'Эх, - думал Задников, - если бы уже не кончилась моя смена, ох и отдубасил бы я вас сейчас, за милую душу!' Успокоившись этим, блюститель порядка спокойно пошел к себе домой, и вскоре драка утихла.

Приятели помирились, барон тщательно заверил Бегемотова, что сам отдаст его карточные долги, но после того, как наберет со службы денег и уплатит своим кредиторам. Это вполне удовлетворило Бегемотова.

Они отряхнулись, разогнали криками толпу зевак, и поручик сказал:

- Ну что, пошли в участок?

- Как - в участок?!

- Да ты не волнуйся, там тихо, сидра много.

- А, ну тогда пошли, - согласился барон и тут внезапно понял, что переделка с поручиком отняла его последние силы.

Всю дорогу до участка Бегемотов тащил барона на себе. Хоррис симулировал бессилие, а параллельно их движению по дну канавы полз пристав Хрюков. Минутами спустя он писал: 'Означенный барон по прибытии в город Же завербовал поручика Бегемотова, который вернулся с театра боевых действий, с целью выпытать у означенного поручика секретные сведения выведать относительно... - пристав почесал затылок, - относительно безопасности границ Империи. Пристав Хрюков продолжает доблестное наблюдение.'

Хрюков захлопнул досье, как бы произвел выстрел, вылез из крапивы и заглянул в окно жандармского участка.

В участке неутомимый Бегемотов уже тасовал за столом карты, а городовой Задников спал в ходе дежурства в углу на соломе. Двое жандармов спали стоя, вцепивший в одну винтовку, потому что соломы на всех и на лошадей не хватало. Вторая винтовка была пропита - от нее остался только штык, воткнутый в стол. С него свисали устаревшие женские подштанники.

Барон снимал сапоги, сидя на табурете.

Пристав в ужасе отшатнулся от окна, но, пересилив себя, снова просунул голову в раму, рискуя порезаться торчащими осколками стекла.

Тут Хоррис поднял голову и тупо уставился на Хрюкова.

- Брысь! - прохрипел он и запустил в пристава сапогом. Не удержавшись, пристав с грохотом упал в крапиву. Там он ощупал свежий и здоровенный синяк под левым глазом и начал новую запись - о террористических акциях барона против государственных лиц, находящихся при исполнении.

38.

Через несколько дней досье было заполнено до последней страницы, и поэтому Хрюков составил второе, потом третье, а затем и четвертое досье. Барон был изобличен полностью. На шестом томе фантазия Хрюкова стала иссякать, а барон заделался не только врагом Императора (заявляя его скрытым самурайским евреем), но и противником Императрицы, ее родственников и всех офицеров Ставки. Если говорить о распутствах барона, то он сделался уже неоригинален.

Прикончив барона, пристав завел досье на Задникова, Бегемотова и обоих не полюбившихся ему жандармов. В сети Хрюкова по собственной неосторожности попались еще тридцать пять завсегдатаев 'Либидо' и четыре неблагонадежных собаки кормящиеся при Жандармерии.

Сделав и это, Хрюков достал в лавке уголовный кодекс и переписал его полностью применительно к барону Хоррису. Количество досье увеличилось до трех дюжин - теперь можно было появляться перед генералом Мюллером.

Между тем наступила осень, и канава, где обосновался Хрюков для конспирации, была залита отходами из Жандармерии, смывшими, кстати, несколько бесценных записей. Пристав, однако, не прекращал своего неустанного труда. Лишь в конце декабря, отморозив несколько важных органов, Хрюков во избежание решил приостановить наблюдение.

Для перевозки составленных материалов пришлось нанимать четыре повозки, поэтому пристав был вынужден продать свой дом в Отсосовске и все накопленное имущество.

Отправив повозки в Ставку, Хрюков на последние деньги арендовал для себя угол в хлеву, где жил и дрессировал навозных жуков, специально выписанных для этой цели из враждебной Самурайи.

39.

Между тем жизнь в городе Отсосовске шла своим чередом. Есть у нас новости и о поручике Адамсоне. Княжна Мария- Тереза наконец-то имела возможность ему отдаться и после этого значительно собой похорошела. На Адамсоне это событие сказалось несколько иначе: он заразился странной болезнью, которую ветеринар Мирзоян называл 'конским триппером'. Болезнь, к несчастью Адамсона, протекала с паталогическими осложнениями - поручик стал несдержан 'по-малому' в самые непредсказуемые места и время. Между офицерами ходили слухи, что где-то за кукурузными полями осталось место, где Адамсон еще не мочился. Разумеется, в своей новой болезни поручик виноват не был, также как и Машенька - она все- таки не более, чем женщина. Полковник Легонький, заезжавший на Инспекцию - вот кто явился источником этой болезни в городе Отсосовске.

Ветеринар Мерзивлян пробовал лечить Адамсона, предлагая ему все разновидности касторки. Однажды он впопыхах налил ему конского возбудителя - болезнь на послеобеденное время отпустила бедного начальника гарнизона.

Потом с Мерзивляном произошел один известный случай и лечить Адамсона стало некому. Случай был вот какой.

Кажется в один из вторников, адмирал Нахимович, судья Узкозадов и ротмистр Яйцев поехали по своему обыкновению в игорный дом. На коленях Узкозадова и Яйцева сидели две веселые барышни, которые ничему не противились.

Это вызывало жуткие приступы зависти, сидящего рядом, адмирала Нахимовича из-за того, что он был импотентом. Особенно Нахимович завидовал ротмистру, увидев его оба однажды в бане, и с тех пор это видение неотвязно преследовало его. Штаны на некоторых местах Яйцева, действтельно, топырились необычайно.

Нельзя сказать, что Нахимовичу не везло. В молодые годы он дал бы Яйцеву два раза вперед, но сейчас, после разоблачения Машенькой он стыдился себя на балах и попойках, многие на него показывали пальцем.

В таком вот настроении они и прибыли в игорный дом госпожи Снасилкиной-Шестью, т. е. Яйцев и Узкозадов - занимаясь прекрасным полом, а Нахимович - смущаясь этого. Здесь трое друзей заняли сервированный столик и пригласили к себе ветеринара Мерзивляна. Мерзивлян был в сафьяновой косоворотке совсем по-отсосовски и новехоньких галифе. Сегодня он чувствовал себя неожиданно молодым и покрасил шведской хной свою редкую шевелюру. Это подтвердило тайное подозрение судьи Узкозадова в том, что Мерзивлян был гомосексуалистом.

- Ты что, голубой, что ли? - спросил его судья. Однако в зале было шумно, и Мерзивлян вполне мог сделать вид, что не расслышал. Это он и сделал.

Тогда Узкозадов залюбопытствовал еще больше и в перерыве перед очередным вальсом переспросил его снова.

Интерес судьи Узкозадова к сексуальным наклонностям Мерзвлян мог бы показаться странным, но объяснимым. Дело в том, что сам служитель закона в течение многих лет скрывал свои пассивные