положении дел.

Наводка поступила, и теперь игроки повалили в заднее помещение кондитерской записывать ставки на полях своих газет, рядом с перечнем игр и вероятных подающих. Некоторые, толпясь у доски, продолжали держать за ручку своих малышей. Один, поставив внушительную сумму, глянул вниз на маленькую дочку и шутливо осведомился:

— Тебе сегодня кто больше нравится, птичка, — «Гиганты» или «Пираты»?

Девочка, плененная манящим звучанием двух имен, пролепетала:

— А гиганты, они сильней пиратов? — Чем рассмешила отца.

Перед писцами начала выстраиваться очередь. Заполнив до конца листок блокнота, писец отрывал его, заворачивал в него собранные деньги и отдавал Карло. Карло, выйдя через заднюю дверь, поднимался по лестнице в квартиру, где жил хозяин кондитерской. Там он передавал сведения о ставках в свой расчетный центр и убирал деньги в маленький стенной сейф, спрятанный за краем широкой оконной портьеры. Потом сжигал листок с записями ставок, спускал пепел в унитаз и возвращался обратно в кондитерскую.

Воскресные игры, в соответствии с законом, начинались не ранее двух часов дня, и следом за утренней густой толпой семейных мужчин, которые, пораньше сделав ставки, мчались домой забирать свою семью на пляж, потянулись холостяки вперемешку с заядлыми игроками, готовыми ради своей страстишки обречь домашних томиться в воскресный день от зноя в городской квартире. Теперь клиент пошел серьезный, ставки возросли, многие приходили опять к четырем часам и ставили снова, так как иные команды играли в тот же день по два матча. Из-за таких игроков Карло и приходилось по воскресеньям вкалывать допоздна, не считаясь со временем, хотя и женатые тоже, случалось, звонили из-за города в расчете поставить еще разок и отыграться.

Часа через полтора волна искателей счастья схлынула, и Карло с Салли Рэгсом вышли посидеть на крыльце, проветриться. Глядели, как мальчишки гоняют шайбу по асфальту. Проехала полицейская машина. Двое и ухом не повели. У заведения имелись сильные покровители в полицейском участке, и на уровне местных властей оно было недосягаемо. Чтобы устроить облаву, понадобилось бы распоряжение с самых верхов, да и о нем успели бы предупредить заблаговременно.

Из кондитерской вышел Тренер, подсел к ним. Поболтали о бейсболе, потом разговор перешел на женщин. Карло сказал с довольным смешком:

— Моей бабе опять пришлось сегодня вмазать, чтобы знала, кто в доме главный.

Тренер небрежно уронил:

— Ей небось уже того и гляди раздваиваться?

— Да ну, съездил по роже раза два, делов-то, — сказал Карло. — Не помрет. — Он угрюмо помолчал. — Верховодить вздумала, представляешь, — ну нет, со мной это не пройдет.

Возле кондитерской еще болтались досужие игроки — точили лясы, обсуждали бейсбол, кое-кто присел на ступеньки за спиной у писцов и Карло. Вдруг ребятня, гонявшая шайбу по мостовой, бросилась врассыпную. К кондитерской на полном ходу подлетела машина, затормозила так резко, что раздался пронзительный визг, — и, казалось, еще не успела остановиться, когда из передней дверцы выскочил человек — с такой молниеносной быстротой, что все оцепенели от неожиданности. Это был Санни Корлеоне.

Его массивное лицо с тяжелыми чертами Купидона, с мясистыми, круто изогнутыми губами окаменело, изуродованное бешенством. В мгновение ока он очутился на ступеньках и сгреб Карло Рицци за грудь рубахи. Он рванул Карло на себя, пытаясь оттащить его от других и вытянуть на тротуар, но Карло оплел мускулистыми руками железные перила крыльца и прилип к ним намертво. Он сжался, стараясь убрать в плечи лицо и голову. Рубаха, за которую ухватился Санни, с треском разодралась.

На то, что последовало за этим, невозможно было глядеть без содрогания. Санни принялся избивать кулаками съежившегося Карло, изрыгая хриплым, сдавленным от ярости голосом отборную брань. Карло, при всей своей бычачьей силе, не оказывал ни малейшего сопротивления — не охнул, не взмолился о пощаде. Тренер и Салли Рэгс сидели, боясь шелохнуться. Они решили, что Санни хочет забить зятя насмерть, и меньше всего стремились разделить его участь. Уличная мелюзга, которая сбилась в стайку с намерением облаять верзилу, помешавшего их игре, наблюдала, затаив дыхание. Это были уличные ребята, драчуны и забияки, — но и они притихли при виде озверелого Санни. Тем временем подоспела вторая машина, из нее вылетели два его телохранителя. Увидев, что происходит, они тоже не осмелились ввязаться. Застыли настороже, готовые кинуться на выручку хозяину, если кому-либо из посторонних по глупости взбредет в голову вступиться за Карло.

То было жуткое зрелище — в особенности потому, что избиваемый проявлял полнейшую покорность, а между тем она-то, пожалуй, и спасла ему жизнь. Он вцепился в железные перила, не давая Санни вытащить его на середину улицы, и, хоть определенно не уступал ему в силе, по-прежнему не сопротивлялся. Удары градом сыпались на его незащищенную голову, шею, плечи, но он безропотно терпел, покуда бешенство Санни не стало наконец стихать. Шумно дыша, Санни окинул его взглядом.

— Еще раз, сука, тронешь мою сестру — убью, — сказал он.

Эти слова разрядили напряжение. Потому что, если бы Санни Корлеоне действительно хотел прикончить Карло, он бы, конечно, никогда не стал угрожать. Угроза вырвалась у него от досады — оттого, что нельзя привести ее в исполнение. Карло прятал от него глаза. Не поднимая головы, он продолжал сжимать в кольце своих рук железные прутья перил и оставался в этом положении, пока машина Санни, взревев мотором, не унеслась прочь и до его слуха не донесся непривычно участливый, почти отеческий голос Тренера:

— Ну будет, Карло, идем в лавку. Незачем торчать у всех на виду.

Только тогда Карло осмелился оторвать взгляд от каменных ступеней крыльца, расправить согнутую спину, расцепить руки, сплетенные вокруг перил. Выпрямясь во весь рост, он заметил, какими вытаращенными глазами, мучительно морщась, уставилась на него ватага ребят, свидетелей надругательства, учиненного одним человеком над другим. Карло Рицци слегка мутило — больше от потрясения, от животного страха, овладевшего им безраздельно, потому что в остальном он вышел из-под дождя жестоких ударов сравнительно невредимым. Он не противился, когда Тренер увел его за руку в заднюю комнату кондитерской и положил ледяную примочку на лицо, не разбитое, не окровавленное, но бугристое от шишек, украшенных синяками. Страх отпустил его, и теперь, при мысли об унижении, которому он подвергся, у Карло свело живот, его вырвало. Тренер поддерживал ему голову над раковиной — поддерживал его, словно пьяного, помогая взойти по лестнице в квартиру над кондитерской лавкой, уложил его в одной из спален. Карло и внимания не обратил, что Салли Рэгс незаметно исчез куда-то.

А Салли Рэгс прошелся пешком до Третьей авеню и позвонил Рокко Лампоне доложить о случившемся. Рокко принял известие спокойно и, в свою очередь, сообщил его по телефону caporegime Питу Клеменце. Клеменца недовольно крякнул, присовокупив:

— Э-э, будь он неладен, этот Санни, бугай психованный. — Однако сперва его палец благоразумно нажал на рычаг, и потому слова эти не достигли ушей Рокко Лампоне.

Потом Клеменца позвонил в Лонг-Бич Тому Хейгену. Хейген, секунду помолчав, сказал:

— Как можно скорей вышлите на дорогу несколько машин на случай, если Санни что-нибудь задержит по пути — пробка или дорожное происшествие. Когда на него находит такое, он не соображает, что делает. А наши доброжелатели, возможно, уже прослышали, что он в городе. Мало ли что…

Клеменца с сомнением сказал:

— Пока я успею поставить ребят на дорогу, Санни уж будет дома. А раз я не успеваю, то не успеют и Татталья.

— Да, знаю, — терпеливо сказал Хейген. — Но может случиться что-нибудь непредвиденное, и Санни застрянет. Постарайтесь, Пит.

Мысленно чертыхаясь, Клеменца позвонил Рокко Лампоне и велел послать на нескольких машинах людей прикрыть дорогу на Лонг-Бич. Сам тоже вывел свой ненаглядный «Кадиллак» и, взяв троих из караульного отряда, охранявшего теперь его дом, двинулся по мосту через Атлантик-Бич, по направлению к Нью-Йорку.

Один из зевак, которые толклись возле кондитерской, — средней руки игрок, но неплохой осведомитель, состоящий на жалованье у семьи Татталья, — позвонил связному, через которого передавал сведения хозяевам. Однако семейство Татталья еще не перестроилось применительно к требованиям военного