Когда до Джонни Фонтейна дошла весть о покушении на дона Корлеоне, к его тревоге за жизнь Крестного отца с первых минут стало примешиваться сомнение, получит ли он теперь деньги на производство своих картин. Он собрался было в Нью-Йорк, чтобы проведать своего крестного в больнице, но ему сказали, что дон Корлеоне первый воспротивился бы поступку, который неминуемо получит неблагоприятное освещение в прессе. Джонни оставалось ждать. Через неделю прибыл посланец от Тома Хейгена. Договоренность о ссуде на постановку картин оставалась в силе, только не на пять сразу, а по одной поочередно.

Между тем Джонни предоставил Нино свободу осваиваться в Голливуде и Калифорнии по собственному усмотрению, и его старый приятель делал заметные успехи в близком знакомстве с контингентом местных кинозвездочек. Изредка Джонни вызывал Нино к себе по телефону и вывозил куда-нибудь скоротать вместе вечерок, но никогда и ни в чем не пытался давить на него. Однажды, когда зашел разговор о покушении на дона Корлеоне, Нино заметил:

— Знаешь, я как-то попросился на работу в организации — и дон меня не взял. Мне тогда осточертело вкалывать на грузовике, хотелось прилично зарабатывать. А он мне знаешь что сказал? Каждому человеку, говорит, назначено судьбой свое — и тебе на роду написано быть артистом. В смысле, что рэкетира из меня не получится.

Его слова навели Джонни на размышления. Он думал о том, как сметлив и проницателен должен быть его крестный отец, если сразу определил, что от такого, как Нино, в ремесле рэкетира не будет проку — либо засыплется, либо его прикончат. Сморозит шуточку некстати — и прикончат. Но откуда дон знает, что Нино суждено стать артистом? Да оттуда, черт возьми, что стать им, по расчетам дона, ему рано или поздно поможет Джонни Фонтейн! А на чем он основывался в своих расчетах? Очень просто, думал Джонни, он обронит при мне словцо, а я за него ухвачусь как за способ выразить свою благодарность. И нет чтобы попросить напрямик. Лишь дал понять, что я бы этим его порадовал… Джонни вздохнул. Но теперь Крестный отец сам пострадал, попал в беду, а Вольц роет его крестнику яму, и неоткуда ждать подмоги — так что прости-прощай заветный «Оскар». Только дон, с его личными связями, мог нажать на нужные пружины, и к тому же у семейства Корлеоне сейчас полно других забот. Джонни предложил им свою помощь, но Хейген коротко, сухо отказался.

А пока шла полным ходом подготовка его первой картины. Писатель, автор сценария фильма, в котором только что снялся Джонни Фонтейн, дописал новый роман и приехал по его приглашению, чтобы лично, без посредников, без ведома студий-конкурентов вести переговоры. Его вторая книга идеально отвечала всем пожеланиям Джонни. Прежде всего, главному герою не придется петь — плюс лихо закрученный сюжет, женщины, секс и одна роль, скроенная, как моментально определил Джонни, точь-в-точь по мерке Нино. Персонаж разговаривал, как Нино, так же вел себя — даже внешне выглядел так же. Просто наваждение. От Нино потребуется только быть перед камерой самим собой.

Работа спорилась. Джонни обнаружил, что разбирается в кинопроизводстве куда лучше, чем полагал, но заведовать производством он все же пригласил толкового профессионала, который угодил в свое время в черный список и теперь мыкался в поисках работы. Джонни не пытался извлечь выгоду из его затруднительных обстоятельств, а заключил с ним контракт на справедливых условиях и чистосердечно признался:

— Я таким образом рассчитываю с вашей помощью сократить себе расходы.

Он несколько растерялся, когда заведующий производством пришел и объявил ему потом, что нужно дать в лапу профсоюзному заправиле — в пределах пятидесяти тысяч долларов. Возник ряд затруднений, связанных со сверхурочной работой и контрактами, так что трата себя оправдает. У Джонни зародилось подозрение, не норовит ли его подчиненный сам нагреть руки за его счет, и он ответил:

— Пришлите ко мне этого профсоюзного молодца.

Профсоюзным молодцем оказался Билли Гофф. Джонни сказал ему:

— Я думал, нужные колеса в профсоюзе подмазаны. Друзья предупредили меня, что я могу быть относительно этого спокоен. Совершенно спокоен.

Гофф сказал:

— Кто это вас предупредил?

— Вам не хуже моего известно — кто. Я не собираюсь называть его имени, но раз он говорит, значит, так оно и есть.

— Обстановка изменилась, — сказал Гофф. — У вашего знакомого неприятности, и его слово больше не имеет силы на Западном побережье.

Джонни пожал плечами:

— Зайдите ко мне через пару дней, хорошо?

Гофф усмехнулся:

— Ради бога, Джонни. Только звонок в Нью-Йорк вам мало чем поможет.

Однако телефонный звонок в Нью-Йорк помог. Джонни позвонил в контору Хейгена. Хейген отвечал однозначно: не платить.

— Если ты этому прохвосту вздумаешь хоть десять центов дать, лучше не попадайся потом на глаза своему крестному. Ты нанесешь урон престижу дона, а он этого себе в настоящее время позволить не может.

— А нельзя мне самому поговорить с доном? Или ты бы поговорил. Понимаешь, необходимо двигать картину…

— Говорить с доном сейчас нельзя никому, — сказал Хейген. — Он слишком плох. Я посоветуюсь с Санни, как уладить твои дела. Но в данном частном случае я уже решил. Не давай этому ловкачу ни гроша. Если что-нибудь переменится, я тебе сообщу.

Джонни в сердцах бросил трубку. Неурядицы с профсоюзом способны взвинтить стоимость фильма на целое состояние, да и вообще развалить всю его затею по кирпичикам. Он заколебался на мгновение — не умнее ли сунуть Гоффу без шума эти пятьдесят тысяч? В конце концов, одно дело, когда говорит дон, Крестный отец, и другое — когда говорит и распоряжается Хейген. Но все же он решил выждать несколько дней.

Этим решением он сберег себе пятьдесят тысяч долларов. Через два дня тело Гоффа со следами пулевых ранений нашли в спальне его дома в Глендейле. О претензиях со стороны профсоюза никто больше не заикался. Джонни был немного оглушен случившимся. Впервые длинная рука дона нанесла смертельный удар так близко от него…