произведение могло быть написано в Ярославле. Их по меньшей мере три.
В Слове о полку Игореве обнаруживаются следы знакомства его автора с Девгениевым деянием. Список этой повести о Девгениевом деянии находился и в сборнике, содержавшем Слово. Но, судя по выдержкам из этого списка, приведенным H. М. Карамзиным, он был ближе всего к Тихонравовскому списку середины XVIII в. (ГБЛ, собр. Тихонравова, № 399), который в 1744 г. принадлежал ярославцу Семену Малкову.[Кузьмина В. Д. «Девгениево деяние» («Деяние прежних времен храбрых человек»). М., 1962. C. 45–46.] Это ведет нас к тому городу, где провел последние годы своей жизни Иоиль.
Второе наблюдение заключается в следующем. В. В. Иванов и В. Н. Топоров обратили внимание на очень интересный факт близости Слова к «Сказанию о построении града Ярославля». Этот памятник ярославской литературы был помещен в рукописи Самуила Мисловского «Церкви г. Ярославля в 1781 г.». Он якобы был обнаружен им все в том же Спасском монастыре, как и Слово о полку Игореве. Существовал ли на самом деле старинный автор Сказания или создателем Сказания был сам Мисловский (причастный, как и Иоиль, к литературе выпускник Киево-Могилянской академии), остается неясным. Само это произведение издано только в 1867 г.,[Лебедев А. Храмы Власьевского прихода г. Ярославля. Ярославль, 1877. См. также: Воронин H. Н. Медвежий культ… С. 90–91.] а место хранения рукописи Мисловского неизвестно. Так вот в этом Сказании упоминаются и Волос, «скотий бог», и «лютый зверь» (пророк Илья лютого зверя победил). Оба эти персонажа встретятся в Слове. В связи с этим В. В. Иванов и В. Н. Топоров пишут, что только в Слове и Сказании Велес (Волос) выступает с шаманско-поэтическими функциями. Практически в одно и то же время в одном и том же монастыре найдены были два памятника, где сообщаются сведения о Велесе, существенно дополняющие летописные.[Иванов, Топоров. К проблеме достоверности. С. 61.] Мы бы добавили к этому, что оба памятника связаны с именами двух воспитанников Киевской академии.
Но есть и еще примечательное обстоятельство. Именно к Владимирской и Ярославской областям относится бытование Велеса (Волоса) среди остатков язычества.[Иванов, Топоров. К проблеме достоверности. С. 72. Попытка авторов связать Слово так или иначе со Псковом основана на ряде недоразумений (слух о происхождении Слова из Пантелеймонова монастыря, «реминисценции» из Слова в Псковском апостоле, Псковской летописи и Житии Александра Невского, а также псковизмы памятника).] В этой связи авторы ставят задачу стратификации различных слоев в тексте Слова, в частности выявление древнего прототипа на основании таких слоев, которые «на тысячелетие древнее эпохи создания его как древнерусского текста» и «обстоятельств позднего бытования текста на последнем этапе его истории», особенно «в ярославской среде второй половины XVIII века».[Иванов, Топоров. К проблеме достоверности. С. 81, 82.] Во всяком случае следы влияния «ярославской среды» на текст Слова В. В. Иванову и В. Н. Топорову обнаружить удалось.
Третье наблюдение не менее существенно. Речь идет о так называемых «шереширах» (стрелах).[Об этом см. также главу V.] А. Н. Кирпичников сопоставляет их с загадочными металлическими стрелами владимирских князей XII в.[Кирпичников А. Н. Метательная артиллерия древней Руси//МИА. М., 1958. Вып. 77. С. 14–15.] Наиболее раннее упоминание этих стрел, как нам указала E. Н. Кушева, относится к 1675 г. В этом году кн. Каспулат Черкасский посетил Успенский собор во Владимире. Еще от своего отца он слышал, что «в сем граде есть древних великих князей железной лук и стрелы». Теперь же он хотел взглянуть на них. Лука, впрочем, на месте не оказалось, ибо его взяли уже в Москву по указу царя Алексея. Однако стрелы Каспулату показали, и тот, «смотря и удивляяся, взял к себе гнездо».[Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII вв. М., 1957. Т. 1. С. 348.]
Четыре из этих стрел, обнаруженные при гробнице кн. Изяслава Андреевича (ум. в 1164 г.), хранились до середины прошлого века во Владимире.[Об одной из них см.: Калайдович К. Ф. Краткое сообщение о владимирских древностях // Записки и Труды ОИДР. М., 1818. Ч. 1.] В ярославском хронографе конца XVII в. говорится о том, что в Спасо-Ярославский монастырь 3 октября 1697 г. была перенесена большая «железная стрела великого князя Андрея».[Бычков А. Ф. Заметка о хронографе ярославского священника Федора Петрова//Труды Ярославской ученой архивной комиссии. Ярославль, 1890. Т. 1. С. 7; Воронин H. Н. Археологические заметки //КСИИМК. 1948. Вып. 19. С. 67–68.] Здесь же рассказывалось о том, что Изяслав «на супротивных устроил себе самострельныя оружия — стрелы железныя великия». Но и в Слове «шереширы» связаны именно с владимиро-суздальским князем (Всеволодом). Как известно, Иван Быковский жил в Спасо-Ярославском монастыре и отлично знал греческий язык. Поэтому упоминание им «шерешир» вполне естественно.
Наконец, если находить в Слове следы знакомства автора с «Историей Российской» В. Н. Татищева (т. 3), то дата написания Песни о походе Игоря отодвигается ко времени после 1774 г.
В пользу предположения о том, что Слово сочинено было уже после 1786 г. и даже после 1788 г., т. е. после перехода Быковского «на покой», говорит косвенно и еще одно обстоятельство. Если бы это произведение было бы написано до того, как Иоиль покинул пост ректора Ярославской семинарии, то он вряд ли удержался от того, чтобы ознакомить ее студентов со своей книжной былиной. Однако об этом у нас нет ни одного свидетельства. Поэтому, скорее всего, Слово появилось под его пером уже тогда, когда он не преподавал в семинарии, т. е. между 1788–1791 гг.[См.: Козлов В. П. Кружок А. И. Мусина-Пушкина… С. 147–150.] Это было время русско-турецкой войны (1787–1791), внешнеполитическая обстановка России конца 80-х — начала 90-х гг. XVIII в. соответствовала патриотическому содержанию Слова.
Сюжет Песни выбран не случайно. В предисловии к Задонщине Пространной редакции вспоминалось время, когда «татарове на реке на Каяле одолеша род Афетов, и оттоля Русская земля сидит невесела».
Голос автора Слова о полку Игореве как бы призывал к завершению многовековой борьбы за «Тмутаракань», за обиды, нанесенные русским князьям. В конкретной обстановке 80-х — начала 90-х гг. XVIII в., во время присоединения Крыма и победоносного окончания русско-турецкой войны, героическая Песнь приобретала глубокое патриотическое звучание.
Создавая свое произведение как призыв к отмщению за «раны Игоря», автор, конечно, мог знать, что именно в Чернигове был похоронен этот северский князь. Черниговские князья — Святославичи, наряду со Всеславичами, привлекают к себе преимущественное внимание автора Слова.
Говоря об идейном содержании Слова о полку Игореве, Д. С. Лихачев отнес к числу основных задач, стоявших перед его автором, «идейное сплочение всех лучших русских людей вокруг мысли о единстве Русской земли. Вот почему автор „Слова“ так часто и так настойчиво к этому общественному мнению апеллирует».[Лихачев. Исторический и политический кругозор. С. 52.]
В условиях 70—80-х гг. XVIII в., сложившихся после первого раздела Польши и воссоединения с Россией значительной части восточной Белоруссии (с Полоцком и Могилевом) и Украины, идея единства Русской земли, сложившегося еще в древние времена, отвечала передовым представлениям об общности исторических судеб трех братских народов — русского, украинского и белорусского. На страницах Слова воспеваются подвиги Всеволода Владимиро-Суздальского, Игоря Новгород-Северского и Всеслава Полоцкого, но только потому, что за их плечами стояла Русская земля, истинный герой Игоревой песни.
Но не князья, а Русская земля — основной герой Слова о полку Игореве.[Ю. М. Лотман обращает внимание на то, что в XVIII в. для обозначения национального единства употреблялось понятие «Россия», а не «Русская земля» (Лотман Ю. М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII — начала XIX в.//Слово. Сб -1962. С. 333). Но автор Слова в понятие «Русской земли», хорошо известной Задонщине и Ипатьевской летописи, вложил то содержание, которое было неизвестно этим древнерусским источникам и вполне соответствовало представлению о России в XVIII в.] Ю. М. Лотман не находит в Слове идеи сильной централизованной власти, характерной для В. Н. Татищева, И. Н. Болтина и других историков XVIII в. [Лотман. «Слово…» и литературная традиция… С. 340.] Эта идея отчетливо не сформулирована в Слове, но она присутствует в нем тогда, когда автор объясняет беды, постигшие русские земли, княжескими крамолами.[По Б. А. Рыбакову, в призыве «к единению русских феодальных князей XII века» в условиях XVIII в. «надобности… давно уже не было» (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 155). Но писатель XVIII в. мог отлично представлять, что именно княжеские распри ослабляли силу сопротивления русских половцам. Это было ясно в то время, как понятно и теперь.] Для него Русь, как и для Татищева, — «расчлененное тело». В полном соответствии с этим представлением он и не говорит о «самодержавстве», которое как «паки совершенную монархию возстановил» только Иван III после господства аристократии, когда князья «силы никакой не имели».[Татищев. История Российская. Т. 1. С. 366–367.] Никакого «прославления» князей-правителей (в отличие от князей-воинов Игоря и Всеволода) в Слове о полку
