И сего возницу интересовал несравненно больше совсем другой вопрос. Какой же? Забыв сразу о бывших царях, он стал мне с добродушным юмором рассказывать по-украински о современных трудностях. Я запомнил доселе такие слова его: 'Вот сначала помещиков-богатеев обобрали, духовенству трудно стало, потом дошли и до нас, зажиточных селяков. У меня было десять пар волов (пять или десять, не помню уж я. - Авт.), лошадей, всякой худобы (скотины. - Авт.) там. И тоже отняли. Вот осталась лошаденка да пара волов. Ну, а теперь и до бедняков добрались'.

И он благодушно, совсем без злобы на обобравших его, улыбнулся. Потом, подумав немного, добавил: 'И гляжу я, гляжу на все теперь и думаю: вся премудростью, Господи, сотворил еси!'

Пока генерал Врангель предложит ему свою крестьянскую реформу. Напишу об этом.

Там, где восстанавливалась власть белых, тотчас же механически восстанавливалась и частная собственность, как старая хозяйственная система, противоположная большевистской. Такое сравнение было не в пользу добровольцам. Но при генерале Деникине еще неясно было, в какую сторону склонится борьба? И потому народ держался осторожной позиции: при красных пользовался землей, при белых возвращал ее собственникам. Но когда Добровольческая армия была разбита на всех фронтах и у белых остался лишь крымский клочок, когда ясно наметилась победа Советов, то волей-неволей пришлось думать о земельной реформе в радикальном смысле, чтобы соблазну большевистских даров противопоставить выгодные обещания со стороны белых. Генерал Врангель созвал для этого специальное совещание в Малом дворце. Кроме него были и другие военные. Между ними выделялся смелыми суждениями начальник штаба генерал Махров.

После, во Франции, он открыто печатно защищал Советскую армию и говорил о силе, технической оборудованности и дисциплине ее. Главным докладчиком был Глинка, бывший товарищ министра земледелия при А.Б.Кривошеине. Был и я, и еще один адвокат, представитель Крестьянского союза. Начались длинные нудные обсуждения вопроса. Генералы Врангель и Махров настаивали на радикальной форме его разрешения, к ним присоединились и мы с адвокатом. Но милый и благочестивый старец Глинка упорно и методично восставал против этого. Его мотивы были такие: во-первых, 'собственность священна', и Добровольческая армия, как стоящая на моральной основе, не может ступить на путь принудительной экспроприации и 'черного передела'; во-вторых, насильное снятие собственности есть большевистский способ, а белые - противники их; в-третьих, будто и сам народ считает такой путь и греховным, и государственно беззаконным, и просто непрочным. Иное дело - приобретение этих земель в собственность за установленную цену при легких условиях выплаты ее. Говорилось даже, будто мужику нужна бумага на владение землею за печатью.

В результате остановились на последнем проекте как компромиссном. Заявлялось, что земля переходит во владение народа на правах частной собственности, само государство выплачивает владельцам ее стоимость, народ имеет дело уже не с частными собственниками, а с правительством. владение закрепляется государственными актами.

Так мне вспоминается суть этой реформы. Закон о ней был быстро отпечатан и помещен по всей Тавриде.

Я немедленно поехал по северным хлеборобным уездам, чтобы узнать, как понял народ эту реформу. И воротившись, доложил Врангелю, что народ отнесся почти равнодушно. Никакого подъема и движения я не увидел, И понятно: реформа была компромиссной и запоздалой. Будь она дана царем в 1903-1905 годах, когда в Думе, как я писал, обсуждался кутлеровский проект о принудительной передаче земли крестьянам, народ ухватился бы за нее обеими руками. А теперь, когда крестьяне фактически уже владели ею, когда помещики разбежались, когда советская власть утвердила землю за обрабатывающими ее, теперь подобная реформа по существу своему не могла, конечно, вызвать восторга.

Ко всему этому нужно еще прибавить великое сомнение народа в успехах последних остатков белых армий. А если так, то много ли стоили все наши обещания в глазах тех, кому мы дарили то, чем сами еще не владели крепко? Всякому было понятно, что наши реформы больше отзываются пропагандой, чем государственным актом.

А это уже было к осени. Наш фронт начинал снова гнуться и трещать под натиском красных. В тех же северных уездах в эту самую поездку я узнал, что в некоторых пунктах казачьи части отступали пред противником. Я сам видел на железнодорожных станциях нервность и растерянность молодых военных комендантов, грозивших жестокими мерами за непослушание им. При этом они хватались уже за револьверы, висевшие на их поясах.

'Ну, опять началось!' - подслушал я нечаянно разговор между двумя машинистами. И тон этих ни в чем не повинных людей был недружелюбный к белым.

И какой мог быть подъем от нашей реформы? Когда же я прямо ставил этот вопрос селянам, то они сначала хмуро отмалчивались, а потом отделывались какими-нибудь неопределенными отзывами. Ясно, что земельная реформа наша провалилась. А скоро развалится и военный фронт.

Ни о каких других реформах я не помню, потому что их и не было, возвращались к старым привычным формам жизни - это было гораздо легче, но бесплодней.

Дальше я могу сказать несколько слов об иностранной политике нашей. Конечно, я не специалист и тайн закулисных не знал, но кое-что доходило и до меня.

Поездка нашего министра Струве в Париж, к президенту Мильерану, противнику Советов, кажется, увенчалась успехом: нам была обещана помощь.

Англичане продолжали понемногу снабжать армию вооружением, как и при генерале Деникине.

Были возобновлены официальные сношения с поляками, чтобы вместе бороться против красных, которые тогда угрожали Польше разгромом. Представителем Врангеля туда был назначен генерал Махров, которого, кажется, недолюбливали высшие круги белых за его демократичность и самостоятельность, хотя он был одним из способнейших военных людей и живым человеком вообще. И когда генералу Врангелю некоторые говорили, что союз с поляками есть измена России, он отвечал известной формулой Кавура, с изменением конца: 'Хоть с дьяволом, только бы против большевиков!' Но как только поляки, с помощью Франции и под предводительством начальника ее штаба генерала Вейга-на, разделались с большевиками, то немедленно бросили и своего союзника Врангеля, которого прежде хотели использовать лишь в собственных видах. Это очень разозлило Врангеля, как припоминаю. А освободившаяся от войны с поляками Советская армия, после Рижского мира с Польшей, направилась теперь на юг, чтобы добивать белых. И это предрешило военный исход, силы были тут неравны.

Были еще какие-то заигрывания с Врангелем немцев, приславших в Крым своих тайных посредников. Я только слышал об этом. Но или условия были неприемлемыми, или главнокомандующий не верил им и не хотел продавать им Россию, но успеха они не имели. А между тем вражда против большевиков была у многих из белых такая, что они действительно были готовы дружить теперь и с немцами, забыв все прошлое, всю войну, Брестский мир и прочее. Лично я тоже не чувствовал злобы против немцев и, право, готов был опереться и на них, если бы это от меня зависело. Нужно сознаться в этом: что было, то было. Такова была тогда жизнь.

Потом, уже в Америке, мне пришлось от одного образованного русского человека, бывшего офицера американской армии, слышать, что соглашение Врангеля с Польшей было прямым предательством и, может быть, содействовало даже разгрому Красной армии. Но нужно было жить в России, а не смотреть на нее из далекой Америки, чтобы понять психологию нас, белых! Как в данный исторический момент (1941-1943 годы) всем союзникам хочется уничтожить Гитлера, так и тогда некоторые люди горели одним желанием: разбить большевиков! Припоминаю несколько фактов еще из эпохи генерала Деникина. Как известно, болгары и тогда были с немцами. Однажды я в магазине встретил болгарина офицера и говорю ему с откровенным упреком:

- Как же это вы, братушки-славяне, которых Россия освободила своей кровью от турецкого ига, теперь воюете против нас?

- Мы, - совершенно бесстыдно ответил мне по-болгарски упитанный офицер, - реальные политики!

- То есть где выгодно, там и служим. Противно стало на душе от такого бессердечия и огрубелости!

При Врангеле, впрочем, была попытка организовать в Болгарии добровольческий отряд на помощь нам. Приезжали даже какие-то два ходока - военный и священник. Посетили они и меня. Но так из этого