вынужденные и имеющие право трудиться, как и все, изживут темные стороны своей материалистической натуры.
Не знаю, сбудется ли это? Ведь среди евреев тоже существует глубокое деление на бедных и имущих. Но теперь история знает не только защитников советского строя, но и весьма значительный процент буржуазно настроенных евреев, и печатных органов, противников его. Советский строй требует труда и уничтожения эксплуатации.
Однако должен сознаться, что недружелюбное отношение к евреям было довольно широко распространено среди общества во время революции. Я даже думаю, что в народных массах не было любви к ним, а просто они были нужны 'пока'.
Расскажу в заключение еще два-три отрывочных воспоминания о них.
В селе Р. Таврической губернии был аптекарь-еврей. Он дружил с местным священником о. М. Как-то при встрече со мною батюшка рассказал такой разговор между ними.
- Вот теперь нам, духовенству и офицерам, стало очень плохо, а вам хорошо.
- Ну, так всегда бывает: вами начинают, а нами закусывают.
В другой раз я ехал на пароходе из Новороссийска в Крым и познакомился с одним студентом- евреем... Он оставил во мне прекрасное впечатление человека духовно чуткого, справедливого, умного, сердечного.
По поводу чрезмерного еврейского участия в революции он искренно огорчался и с грустью тоже ждал для своего народа весьма печальных результатов от неумеренного усердия.
Еще вспоминаю, как один редактор газеты говорил, чтобы евреи из первых рядов передвинулись бы назад, в тень: им же лучше.
Есть такой еврейский писатель Я.Бромберг, написавший исключительно сильную книгу под заглавием 'Европа, Россия и еврейство'. Там он жестоко нападает на свой народ за участие в большевистской революции.
Сильнее этой книги я не читал о евреях...
Вышел интересный ежегодник во Франции 'Еврейский мир'. Там много интересного материала, написанного исключительно евреями, русскими выходцами.
Но я не буду углубляться в этот больной вопрос, я расскажу о трех случаях, касающихся религии и революции. Еще при генерале Деникине, когда пала белая Одесса, приходит ко мне в Симферополе, как заместителю епархиального архиерея, плотный щеголеватый господин по делу. Оказалось, он адвокат из евреев.
Просит разрешения крестить его. Я спрашиваю, как он понимает христианство? Как верует во Христа? Читал ли Евангелие?
Он отвечает, что Христос - моральный учитель, проповедник между людьми... Евангелие не читал. Я ему объясняю, что это не христианское учение о Христе, а в лучшем смысле - толстовское. Он не спорил.
- А как вы пришли к этому желанию? - спрашиваю я его.
- Видите, я был адвокатом в Петербурге. Началась революция, А у нее, хотя туловище-то русское, руки и ноги латышские (тогда много было латышей в ЧК), а голова-то еврейская. Я против
революции, и мне хочется совсем слиться с русскими. По культуре я давно русский, а теперь хочу сделаться им и по религии.
- Ну, это, знаете, совсем неглубоко. Впрочем, допустимо, если б вы знали и принимали основы христианства. А вы даже Евангелия не читали. Но почему вы избрали именно этот момент, такой запутанный, для решения столь важного вопроса?
- Из Петербурга я бежал от большевиков на юг и тут занялся торговлей. Приобрел пароход и торгую углем. Теперь я ехал с Кавказа в Одессу, а ее уже заняли большевики. Я застрял в Севастополе, жду уже две недели. Вот решил использовать свободное время для осуществления давнейшего своего желания.
Я отказал в крещении и посоветовал узнать сначала христианство хотя бы по Евангелию.
Но зато другой случай - поучительный даже для русских интеллигентов и духовенства нашего.
Приходит ко мне в Севастополе, около того же времени, молодой еврей, студент-технолог, и тоже просит разрешения креститься. Никаких выгод, даже и брачных, у него не было. На все мои вопросы о вере он отвечал четко и правильно. Тогда я задал ему вопрос;
- А вас, интеллигентного человека, не смущает то, что в нашей религии все основное таинственно, надрационально?!
- Например? - спрашивает он.
- Да все: и Бог, и Троица, и Воплощение, и Воскресение, и Святой Дух, и таинство крещения, причащения, чудеса, - все это же тайны, тайны для нашего ума. И интеллигентному человеку все это кажется неприемлемым, потому что противоречит законам мышления, как говорят обычно.
- Нет, меня все это не смущает. Наоборот, так и должно быть!
- Как так? - с удивлением спрашиваю его уже я.
- Да ведь законы нашего мышления касаются лишь этого мира. И, следовательно, там, где начинается область иного, сверхъестественного мира, на этой грани кончается действие естественных законов и нашего мышления.
Я это знал прежде, еще со времен лекций в Петербургской академии, но услышать такой вдумчивый, глубокий ответ от интеллигентного молодого человека было для меня отрадой и почти невероятной неожиданностью! Могу сказать, что только один из тысячи (да и то едва ли еще?) интеллигентов способен так верно и вдумчиво ответить...
Как это далеко от спора со мною Вульфсона-Давыдова!
Разумеется, крещение я разрешил с радостью.
Наконец, еще случай. В Ялте жил один еврей -выдающийся политический деятель кадетской
партии и писатель П. Когда пришли большевики, он не успел скрыться, и ему грозила казнь. Ища убежища, он бросился к священнику о. С. Щукину, прося укрыть его. О. Сергий сказал: весь дом к его услугам! И предложил ему зайти в кабинет. Помолился тут же за него, затворил дверь и ушел в другую комнату... Не известно почему, обыск налетел и на квартиру о. Щукина. Обошли все комнаты, а кабинет не отворили, точно не видели этой двери. Человек спасся. Я слышал сам об этой истории. Но возможно, что подробности позабылись. После этот еврей ушел с белыми за границу и умер...
Но пора уже воротиться и покончить с моей 'чрезвычайкой'.
Настал день суда над нами. В какой-то полуподвальной низкой просторной комнате сидело за длинными столами пять человек следователей. Лишь один из них, с бородою, имел вид интеллигента. Прочие были из солдат, матросов. Мне попался бывший учитель (как говорили) сельской школы, тот самый Коржиков, о котором я упоминал как об одном из посетителей нашего подземелья. А с краю сидел и тот помощник коменданта, еврей, который утешал меня, что, может быть, я еще и не буду расстрелян. Председатель суда, известный Булатников, сидел в середине. Перед допросом он неожиданно обратился к этому еврею, предлагая ему удалиться. Неужели потому, что он не желал присутствия еврея, когда русского архиерея будут судить русские матросы? Не знаю. Но так было. Тот спокойно вышел. Не было и Вульфсона. Нас было здесь пять монахов у пяти следователей. Мой Коржиков очень быстро и деликатно спросил меня и стал записывать мои показания. Они заняли всего лишь пятнадцать - двадцать строчек. Вижу, что пишет учитель, хоть и красиво, но не везде грамотно. Я ему подсказываю: вот тут запятую поставьте, а тут вы букву пропустили. Он, нисколько не обижаясь, исполнял мои советы. И почти все время не смотрел на меня. Потом я подписался. А других еще продолжали допрашивать. Я стою, жду.
'Интеллигент' с бородою, увидев, что мой допрос уже кончился, обратился очень резко к Коржикову:
- Что вы его так скоро кончили?
- Все допросил, - спокойно ответил мой судья...
По поводу ошибок мне вспоминается из прочитанной книги один комический случай, бывший с артисткой Московского Художественного театра. Нужно было в какой-то из канцелярий заполнить анкету. Писарь записывает ее как вдову и ставит твердый знак после первой буквы 'в' (въдова). Она поправляет его с осторожностью:
- Бы, кажется, ошиблись? Вдова пишется без твердого знака и в одно слово!
