молодой человек, который в перерыве спросил: «Вы не пришли бы на встречу с нами?» Я решил, что это скорее всего студент Ягеллонского университета, и не раздумывая ответил: «Да, только напишите мне адрес, день и час и положите листок на мой режиссерский столик».
Когда наступил назначенный день, я пошел на аллеи Трех пророков, по адресу, обозначенному на листочке. И вдруг я понял, что стою перед Силезской духовной семинарией. У дверей меня уже ждет мой молодой собеседник, как только теперь оказалось, священник, потом мы идем в кабинет ректора. Меня представляют епископу силезскому ксёндзу Херберту Бедножу, который будет присутствовать на встрече. Ксёндз берет меня под руку, и мы вместе входим в зал. Я полагал, что буду разговаривать с небольшой группой в несколько, ну в несколько десятков человек, желающих побеседовать со мной о Достоевском, а там собралось около трехсот молодых клириков.
В тот день странным стечением обстоятельств я погрузился в совершенно неизвестный мне мир. Из разговора, состоявшегося после встречи, я узнал об идее ксёндзов-рабочих, по-раз-ному воспринимаемой церковными властями. В своей епархии ее реализовал ксёндз епископ Беднож. После второго года обучения каждый слушатель должен оставить занятия и вернуться в свои края, а были здесь, главным образом, ребята из Силезии, которые в течение года будут работать на шахте или металлургическом комбинате вместе с рабочими.
Я спросил: «Что им это даст? Они ведь и так из рабочей среды, их братья и отцы заняты физическим трудом, им известны пот и кровь этой работы». Епископ и ректор семинарии ответили: «Есть два повода для такого решения. Во-первых, те, кто не вполне уверен в своем духовном выборе, с честью отойдут. Они уже не вернутся в семинарию, а мы знаем, что это и не было их призванием. Во-вторых, правда, что отец будущего священника встает в 5 утра и отправляется в шахту, но сын тем временем учится в гимназии. Он должен лучше узнать людей там, под землей, научиться их языку, чтобы позже стать им настоящим помощником. Работающий в Силезии ксёндз обязан знать, как и чем силезцы живут половину своей жизни, ведь только вторая половина их жизни — это дом и все остальное».
Я хотел больше узнать обо всем этом и поэтому, приехав в Краков в следующий раз, опять пошел в семинарию, чтобы поговорить с молодыми священниками, уже прошедшими испытание. Они рассказывали мне, как неохотно принимали их горняки, подозревая в них ищеек, насланных для изучения среды, — они ведь должны были скрывать, что уже посвящены в сан! — и как трудно им было завоевать доверие рабочих: слишком многому научила тех жизнь. В семинарию они возвращались совсем другими людьми, но возвращались почти все…
Мне показалось, что это могло быть темой интересного и необычного фильма. Януш Киёвский и Эдвард Жебровский по моей просьбе написали сценарий о двух друзьях-священниках. Распределение ролей получилось само собой без минуты раздумий: одного из семинаристов должен играть Олё Лукашевич, хорошо говорящий на силезском диалекте, другого — Юрек Радзивилович, который с ходу выучивает любой язык, выучит и силезский. Сценарий должен был показать, как год, проведенный вне семинарии, помогает понять каждому из героев его истинный путь в жизни. Один не возвращается, почувствовав в себе другое призвание: он основывает свободное профсоюзное объединение. Надежды сделать в социалистической кинематографии фильм о священнослужителях были равны нулю, но каким-то чудом, уж не помню, каким именно, мне удалось заинтересовать телевидение. Я поехал в Силезию, выбрал натуру, сделал документацию, собрал вокруг себя много людей, захотевших делать эту картину вместе со мной. Это был 1979 год, уже после «Человека из мрамора»…
Еще и сегодня я не в состоянии понять, что же тогда произошло. Видно, у меня помутилось в голове, но я вдруг почувствовал себя в Катовице абсолютно чужим, как будто приехал в другую страну. Я знал, что это глупость и никакая Катовице не заграница, кроме того, со мной актеры, сценарий, может, и не захватывающий, но зато солидный и до конца сделанный, что в моей практике случалось скорее редко. У меня были все шансы удачно приземлиться! Мы даже сняли первые кадры: наши герои уезжают из семинарии в Силезию, но почти в тот же момент я настолько потерял веру в этот проект, что махнул на него рукой и все рассыпалось. Между тем это была бы первая ласточка новых времен, ласточка «Солидарности». Один из парней становится руководителем свободного профсоюза, а другой — ксёндз — всегда будет его союзником. Это мог быть фильм о потребности в солидарности, в пробуждении которой костел сыграл такую существенную роль.
Некоторое влияние на мое решение имела беседа с епископом Бедножем, состоявшаяся в его резиденции в Катовице. Я заранее послал ему сценарий. Встреча началась с того, что секретарь епископа подошел к окну, на котором стоял огромный радиоприемник, какое-то древнее страшилище, включил его, и помещение наполнили грохот, свисты, дикие завывания. После этой увертюры мы начали разговор, уже уверенные в том, что прослушка, направленная на резиденцию со стороны воеводского комитета партии, нейтрализована. Епископ весьма скептически отнесся к нашему сценарию. Костел всегда в таких делах был осторожен. К тому же из сценария ему нелегко было представить, каким будет фильм. А я должен был держаться своего: фильм может получиться сильный, выразительный, и прежде всего опережающий реальный ход вещей, что в действительности и произошло. Плохо, что я не снял эту картину; если честно, кроме моей неуверенности, ничто этому не мешало. А у епископа не было причин меня уговаривать. Видимо, он опасался, что даже если я сделаю честный, правдивый фильм, то этот фильм может быть использован начальством с нехорошими целями. А может быть, он попросту не хотел, чтобы я разгласил то, что узнал, перешагнув порог Силезской духовной семинарии в Кракове.
«Слоеный пирог», фильм Анджея Вайды с [Богумилом] Кобелей в главной роли, — это единственная экранизация моей прозы, которая меня вполне удовлетворяет. Первое обоснование этой удовлетворенности связано с внутренним строением фабулы. Вайда признался мне, что пробовал перестроить мой сценарий, переставить в нем отдельные фрагменты, но оказалось, что так сделать не получается; мне было приятно это слышать как строителю. Второе: с годами сокращается элемент фантасмагоричности рассказанной там истории. «Слоеный пирог» — это тоже надо сказать — сильно завязан на фантастическом актере, каким был Богумил Кобеля, а содержание фильма — история собранного по частям после аварии гонщика — трагическим стечением обстоятельств наложилась на его смерть в результате автоаварии.
Позже Вайда хотел снимать мой «Конгресс футурологов», даже нашел в Америке гостиницу, которая могла бы быть местом действия, но проект рассыпался из-за денег. Я немного боялся этого замысла: тогда еще не было спецэффектов, какие сегодня имеются в распоряжении кино, а без них сценарий «Конгресса футурологов» реализовать трудно.
Из материала «Путеводитель по кинематографу Вайды» в еженедельнике «Тыгодник Повшехны».
«Конгресс футурологов» Станислава Лема — блистательный и очень смешной рассказ. Действие разворачивается в отеле, где проходит означенный конгресс. В том же отеле и в то же самое время идет еще один съезд, который Лем таинственно назвал «съездом издателей освобожденной прессы», говоря попросту, порнографической прессы. Из смешения футурологов и порнографов складываются забавные ситуации. Во время обоих конгрессов в городе — можно предположить, что дело происходит где-то в Южной Америке — случается очередная революция. Ее вожди решают убрать из игры — или лучше обезвредить — иностранцев, участников обоих мероприятий. В минералку подсыпают сильно действующее отупляющее и снотворное средство. Но герой рассказа — человек осторожный, он воды не пьет. Благодаря этому ему предоставляется возможность стать свидетелем невероятных событий. Действие переходит в канализационные каналы, где блуждает и потом гибнет большинство футурологов и порнографов, а мы вместе с нашим героем оказываемся в новом столетии.
Нью-Йорк пребывает в полном упадке. Никто не вывозит мусор, никто не убирает улиц, никто не пытается предотвратить тотальный хаос в огромном, перенаселенном мегаполисе. Единственным спасением для жителей в сложившейся ситуации является употребление галлюциногенных средств, раздаваемых государством. У них замечательный эффект: граждане этого странного государства воспринимают окружающее как нормальный мир…
Конечно, это была язвительная аллюзия на тогдашнюю реальность. Пропаганда изо всех сил
