противоположному.

Возвращаясь ближе к обеду домой, я вновь прошлась мимо дома Алекса и вновь не обнаружила машину.

– На озеро ходила? – услышала я голос Прасковьи, поравнявшись с ее калиткой. Повернулась и увидела, что соседка сидит на ступеньках крыльца и перебирает ягоды. Вероятно, в лесу была. Я повесила сумку на перекладину калитки, демонстрируя желание немного поболтать. – А у меня внука в город забрали, – продолжила Прасковья. Ответ на предыдущий вопрос ей совсем не требовался. – Завтра на юг отдыхать едут. С ним беспокойство, только и смотри, чтоб купаться один не пошел, а без него тоска. Чем занять себя, не знаешь. Вот за ягодами метнулась. Пирогов хотела напечь, а кто их есть-то будет, если внук уехал? А ты заходи, чего на калитке висеть. Чаю выпьем.

– Спасибо, – сказала я, направляясь к ней. – Чаю не хочу, а с вами посижу немного.

Она чуть сдвинулась, освобождая мне место, я устроилась рядом и стала помогать ей перебирать ягоды.

– Руки выпачкаешь, – заметила она, хотя мою старательность оценила.

– Скажите, а почему Нина Ивановна с Татьяной не дружат? – помолчав немного, задала я вопрос.

– Ну… соседи редко когда уживаются. Моя курица к дачникам зашла, так они хай подняли… клумбу, видишь ли, им испортили, чуть не полицией грозили. Курица существо безмозглое, ей не объяснишь… Вот и разругались.

– Чья курица к кому зашла? – не отставала я. Прасковья засмеялась, а потом заговорила не торопясь:

– У Таньки характер тяжелый. Жизнь, знаешь ли, с ней неласково обошлась. Детдомовская она. Как восемнадцать лет исполнилось, их сюда на фабрику работать пригнали. Худущая, глаза, как у волчонка. Мужики ее за версту обходили. А дом ей от свекрови достался. Та с сыном жила, ему уж лет тридцать было, а все не женат. Сахарный диабет у него. Вроде тоже неустроенный. Вот их и сосватали. Может, не по большой любви, но жили хорошо. Правда, недолго. Сначала муж помер, а через месяц и свекровь. Танька осталась вдвоем с сынишкой. Души в нем не чаяла, он для нее точно свет в окошке. На восемнадцатилетие машину ему купила. Всю скотину продала, в долги залезла, но купила. Парень он не скажу что плохой… избалованный. Выучился на тракториста, стал работать. От армии его она отмазала и подумать не могла, что он вдали два года будет… тогда еще два года служили. В общем, жили, как все, даже чуть побогаче. А тут у Нины дочка подросла. Бегала девчонка, и вдруг – барышня. Женька, Танькин сын, на нее глаз и положил. Стал он к ней клинья подбивать, и она вроде не против. Ничего такого промеж них не было, это я тебе точно говорю. Он-то старше лет на шесть, а она совсем девчонка. Сама понимаешь, что мужикам надо. В общем, подловил он ее возле озера, ну и… вышло дело. Может, думал, она промолчит, а она к матери, та к участковому, Женьке светит статья за изнасилование. Хотели договориться по-доброму, Женька хоть завтра в загс, матери не возражают, а Лариска, дочка Нинина, уперлась: не пойду за него, и заявление назад брать не хочет. Видно, здорово он ее обидел. Как ни билась Танька, как ни уговаривала, как Лариску ни поносила, мол, сама она во всем виновата: сучка не захочет, кобель не вскочит, а дали Женьке четыре года. Татьяна чуть не спятила. После суда ее еле откачали. Вот так и рассорились вдрызг.

– А что потом? – спросила я.

– Потом? – вздохнула Прасковья. – Потом еще хуже. Отсидел Женька примерно год. Видно, не сладко ему там приходилось, вот он руки на себя и наложил, повесился вроде. Не знаю, как Танька это пережила. Лет пять ни с кем не разговаривала, из дома почти не выходила. Да и сейчас не больно-то с кем болтает. Вот такие у нас тут дела. – Прасковья вдруг засмеялась и мне подмигнула.

– Да уж… просто сериал какой-то. А что Лариса?

– Ты только у Нины про дочь не вздумай спрашивать. Не любит она этого. Сколько лет прошло, а она все надеется… Лариска с Витькой моим в одном классе училась. Значит, сейчас ей бы пошел сорок шестой год. А сгинула она в двадцать.

– Как сгинула? – не поняла я.

– А вот так. Был человек, и нет человека.

– Но ведь ее искали, наверное.

– Знамо дело, искали, да не нашли. Ни ее саму, ни следов… После того как Женьку посадили, она в Павловск подалась, подальше от разговоров. Вроде не ее вина, но многие считали: зря парню жизнь искалечила. На фабрику в Павловске устроилась, сюда на выходные приезжала. Жениха там себе нашла, стали к свадьбе готовиться. Уже день назначили, платье купили. Свадьбу решили в Павловске играть, жених оттуда, да и боялись, как бы здесь Танька все не испортила. Придет да начнет орать, с нее станется. В субботу Нина дочку ждала, а она не приехала. Ну, мало ли, дела какие… мобильных тогда не было, телефон нам сюда только лет десять назад провели. Во вторник приезжает жених и спрашивает: где Лариса? Не заболела ли, если в город не вернулась. Оказывается, она сюда еще в пятницу подалась. Стали разбираться, что да как. На автобус она опоздала, поехала на попутке, дело было в мае, еще светло. Нашли шофера, он сказал, высадил ее на развилке, ему дальше в Горино надо было. Высадил еще засветло, но шла она уже по темному.

– А где эта развилка?

– Да там указатель на Горино стоит… вот где-то по дороге с ней беда и приключилась. Участки садовые тогда уже были, народ там разный… Если она дальней дорогой пошла, то как раз мимо садов. А если сократить решила, то вообще километр лесом, к Татьяниному дому и сюда… И шофера этого подозревали, и даже Ларисиного жениха, они вроде накануне поссорились, вот она в пятницу к матери и рванула. Но оба оказались невиноватые. А ее так и не нашли. Ни живой, ни мертвой. Ясно, что в живых ее нет, не то бы объявилась. Хоть бы похоронить, все матери легче. А так: думай, гадай, что тогда случилось. Ну а Таньку она с тех пор просто возненавидела.

– Почему?

– Когда Володя, жених-то, приехал Ларису искать, Нина к Таньке бросилась. У той от сына машина осталась, Танька ее продавать не хотела, сама ездить выучилась, хоть и некуда ей было ездить, разве что на рынок… В общем, кинулась к ней, чтоб в город свезла, в милицию. Автобус-то два раза в день отсюда ходил. А Танька ей: «Чтоб твоя сучка совсем пропала» – и дверь захлопнула. Материнское проклятие силу имеет, это я тебе точно скажу. Ну, вроде и получилось, что накаркала.

– А сколько времени прошло после того случая с изнасилованием? – уточнила я.

– Дай соображу… три года. Точно.

То есть через два года после гибели сына. Но материнский гнев к тому времени еще не остыл. Сын в могиле, а виновница его гибели замуж собралась. Татьяне в то время было сорок с небольшим, еще крепкая женщина… Но не могла же она девушку убить? Подкараулила, когда та лесом шла… Во-первых, она как минимум должна была знать, что та на попутке приедет, что просто невозможно, во-вторых, Лариса наверняка бы сопротивлялась, и тут силы примерно равные: одна покрепче, а другая моложе, а значит, ловчее, в-третьих, Лариса непременно бы кричала, звала на помощь, а крик в сельской местности далеко разносится, в-четвертых и в-главных, тело так и не нашли. Предположим, его где-то зарыли. Не возле дома, понятное дело. Летом ночь короткая, на беготню с лопатой, а тем более на отъезжающую Татьянину машину внимание обратить могли, да и наверняка все в округе обшарили, особенно там, где предположительно шла к дому Лариса. Далеко труп не утащишь и свежую могилу не скроешь. Может, Татьяна и желала ее гибели, но убить самой… А значит, все, что я успела напридумывать, чепуха.

Тут еще кое-что пришло на ум, и я спросила:

– Вы говорили, у Татьяны племянник есть. Но ведь она из детского дома…

– И то… – задумалась Прасковья. – Ну, выходит, была у нее какая-то родня. Мальчонка точно жил. Лет десяти-одиннадцати. Появился как раз после того, как Лариса пропала. Танька его сама откуда-то привезла. Но не весной, когда все случилось, а летом. Жил он у нее до самой осени и потом приезжал, когда доктор застрелился. Уж я-то помню…

Ягоды мы перебирать закончили, Прасковья поднялась, подхватила ведерко с земляникой и сказала:

– Ну, что пойдешь чай пить?

– Нет, спасибо.

– А я, пожалуй, выпью.