эвфемизмы семейной жизни.) А поскольку бабушке доводилось читать лучшие образцы средневековых рукописей, я хотел бы посоветоваться с ней о том, в каком направлении мне двигаться. Кроме того, я мог бы заглянуть в библиотеку, чтобы подобрать какие-нибудь идеи относительно общего рисунка, – если она договорится о разрешении для меня; и, ах, да, я спросил у нее, не знает ли она какого-нибудь симпатичного места, где мы смогли бы остановиться, – вроде той квартирки в Ватикане, где она поселила меня в прошлый раз, – потому что, если так, мне не придется стеснять ее. Я сообщил ей предполагаемую дату приезда, а она ответила: какая досада, но ей как раз в это время придется уехать на целый день в Орвието (с профессором Уильямсом), и она вернется оттуда только во второй половине дня, но после этого она рада будет повидаться со мной: почему бы не пообедать вместе вечером в субботу? И конечно, она найдет, где нам переночевать, и попросит кого-нибудь из своих подчиненных в библиотеке – может быть, отец Седрик будет так любезен – встретить нас в субботу и провести в Ватикан, потому что на получение официального разрешения уйдет целая вечность. Я сказал, что это было бы отлично, и она пообещала прислать мне всю необходимую информацию по электронной почте – где забрать ключи и все такое, а еще ссылки на хорошие образцы бастарды – и все это при одном условии: я должен привезти с собой то, что уже сделал, чтобы она могла посмотреть; и поклясться непременно приехать в Рим на Рождество, что было, собственно говоря, уже вторым условием, она сама это знала, но когда тебе за семьдесят, Джаспер, – сказала она, – уже не обязательно соблюдать все правила.
Подошла к концу третья неделя сентября, и Рой Младший отвез нас в аэропорт, столько раз срезав углы, что дорога заняла гораздо больше времени, чем обычно.
В глубине души я боялся столь частой задержки вылета часов этак на четырнадцать, когда авиакомпании начинают торопливо впихивать пассажиров с разных рейсов в один самолет. В итоге всегда оказываешься зажатым в дальнем конце салона и с ужасом наблюдаешь, как соотечественники – худшие путешественники в мире – демонстрируют все самые неприятные национальные черты. Но не возникло ни осложнений, ни задержек. К тому же я совершенно не представлял, насколько спокойно себя чувствуешь, когда летишь в компании почти профессионального путешественника: все мелкие разочарования куда-то исчезают; такой человек всегда воспринимает людей, места и события с одинаковым спокойствием, граничащим с безразличием, а сообщения об отмене рейсов волнуют его не больше, чем неудачно приготовленные коктейли. В конце концов, как отметила Мадлен, с начала года она побывала в аэропорту уже никак не меньше тридцати раз.
Пройдя контроль – при этом я не мог не восхититься этим толстым альбомом для вырезок, полным записей на незнакомых мне языках и наклеек всех цветов радуги, который Мадлен легкомысленно предъявила в качестве паспорта (в нем были даже визы стран, которые уже
Я был рад, что предложил поехать на трамвае по Виале ди Трастевере, когда поезд из аэропорта доставил нас к одноименной
Мы быстро шли вперед, колеса чемоданов постукивали по мостовой за нашими спинами, я видел, как она буквально впитывает все, что ее окружает: старые дома по обеим сторонам улицы, выстроившиеся неровными рядами, выглядевшие необычайно сексуальными и загорелыми, представляя все разнообразие оттенков коричневого – миндального янтарного, карамельного, орехового, табачного, сиены или глубокого, темного оранжево-желтого; то тут, то там между ними мелькали фасады розового цвета. Некоторые здания были недавно отремонтированы, другие утопали в строительных лесах, но во всех присутствовала какая-то небрежность – деревянные ставни-жалюзи, нуждавшиеся в покраске, терракотовые черепицы, которые слишком долго жарились на солнце и растрескались, элегантные итальянские арки, слегка расколотые и потрепанные временем. Мы миновали пару ресторанов: стулья аккуратно расставлены на улице перед входом, так чтобы максимально увеличить количество столов, а меню было отчетливо написано мелом на досках – пусть проходящие мимо только посмеют пройти мимо. Мы восхищались вьющимся по стенам виноградом, цветочными горшками в окнах, веревками с бельем, висевшими над нашими головами, а я показал ей фонтаны с питьевой водой, бившей днем и ночью, – гордость каждого истинного римлянина. На Виа делла Пелличчиа мы остановились, чтобы пропустить проезжавшее мимо желтое такси, а затем наблюдали, как пожилая женщина, в одежде традиционного черного цвета, прямо и невозмутимо стояла, пока водитель выгружал ее покупки. Из прачечной вышел возмущенный молодой человек со шваброй в руках.
– Как называется то место, где мы должны забрать ключи? – спросила Мадлен.
– Омбре Россе. Это лучший бар в Трастевере. Моя бабушка часто пропускает там стаканчик. Мы должны спросить Массимо. Это вон там, чуть наверх. Он ждет нас.
Мы вышли на площадь Сан-Эдиджио.
– Отлично, мы на месте, – я взглянул на часы. – Хочешь подождать здесь с сумками, пока я схожу и принесу ключи?
– Конечно, – кивнула она, доставая сигареты из нагрудного кармана. – Но что мне делать, если появится красивый молодой римлянин и собьет меня с ног?
– Этого не случится. У них у всех комплекс Мадонны. Чем лучше выглядит женщина, тем меньше действий они предпринимают в ее отношении. Я буду через минуту.
Квартира казалась больше размером, чем была на самом деле, потому что вся состояла из одной, необычайно вытянутой комнаты. Небольшую часть ее занимала кухня, потом стоял обеденный стол, жилая зона, а затем, в самом конце квартиры, низкая кровать, по бокам которой размещались два одинаковых платяных шкафа. Пол был покрыт плиткой кирпично-красного цвета; два высоких окна справа выходили на улицу; вдоль потолка тянулись массивные дубовые балки. В квартире было прохладно, свежо, как будто она была облицована мрамором. Мы не стали терять время.
– Дай мне три минуты, – попросил я, – и у нас будет стоящая выпивка.
Подхватив ключи, я снова вышел на Виа делла Скала и отправился в маленький винный магазинчик, где купил единственную имевшуюся у них бутылку марочного «Лоран Перрье» и немыслимо дорогое но зато холодное белое бургундское. Тем временем Мадлен, должно быть, распаковала чемодан, извлекла оттуда своего любимого Оскара Питерсона, нашла стереопроигрыватель и подключила его. Потому что к моему приходу она уже танцевала под мелодию «Вино и розы». Я отыскал два бокала, и, после того как она заново поставила ту же песню, мы босиком встали на постель, переплели руки и залпом выпили вино. Потом пришлось заново наполнить бокалы, а за этим последовал еще один шуточный танец под джазовую музыку – на этот раз «Для меня ты выглядишь хорошо», который плавно перешел в стриптиз.
В девять часов я встал, чтобы проверить температуру «Лоран Перрье».
– У нас еще есть время подняться на холм позади Пьяццале Гарибальди – если ты хочешь увидеть город на закате, – предложил я, сожалея, что морозильник так мал. – Столик заказан на десять тридцать, а идти до ресторана максимум полчаса.
– А какая альтернатива?
– Ну… Можно снова предоставить слово Оскару, а мы будем валяться, пока не стемнеет или пока эта бутылка наконец не охладится настолько, что ее можно будет открыть. Не знаю, что случится раньше.
– К черту Гарибальди.
За исключением короткого и странного момента, который я мог бы с определенной долей уверенности охарактеризовать как вспышку ревности с моей стороны, тот первый вечер в Риме прошел хорошо. Более чем хорошо. Воздух был ароматным, уличные фонари освещали Понте Систо. Мы остановились посередине моста, чтобы полюбоваться открывающимся видом: вверх по реке, в сторону безумного зубчатого Замка Сан-Анджело и приземистого контура собора Святого Петра, выглядевшего особенно зловеще в странном, приглушенном свете прожекторов, превращавших купол в подобие
