Жарким летним днем, две красивые дамы неспешно, можно даже сказать - вдумчиво, прогуливались внутри единственного в Харькове пассажа . Большого, двухэтажного, прохладного внутри и красивого снаружи... Всем он был хорош, этот пассаж, кроме одного - фамилии своего владельца. Купец первой гильдии Пащенко-Тряпкин!.. Фи! Впрочем, на ассортименте множества внутренних магазинчиков это никак не отражалось - кружева и ленты из китайского шелка, платья и нежнейшее бельё (а еще духи!) прямиком из Парижа, тончайшие перчатки и чулки из Вены, сибирские меха, разнообразные поделки из уральского малахита и флорентийского мрамора, восточные сладости... Одним словом, там было на что посмотреть. А так же приятно провести время, за подбором любезных сердцу безделушек, украшающих любой приличный дом.

  - Милая Софи, ты только погляди на эту прелесть! Она непременно будет к месту в моем будуаре.

  Статская советница госпожа Волошина-Томанова тут же повернула точеную шейку, в единый миг осмотрев, оценив, и признав абсолютно никчемной небольшую статуэтку Купидона. Уж больно тот был... Упитанным.

  - Фу, Оленька! Что за дурные мысли тебя посещают, скажи на милость? Или ты внезапно увлеклась греческим стилем?

  В ответ коллежская советница Гордиенко еще раз провела холеными пальчиками по полированному мрамору статуэтки, в сомнении нахмурилась, прикусила коралловую губку - и разочарованно отошла от прилавка.

  - Пожалуй, ты права. Была бы к нему пара, я бы еще подумала, а так!..

  Вдоволь походив по второму этажу пассажа, проглядев содержимое стеклянных витрин ювелирной лавки, и вдумчиво полистав каталоги венских и парижских новинок высокой моды (и даже почти приценившись к чудному чайному набору севрского фарфора), две аристократки почти синхронно вздохнули. Нет, ну совершенно и абсолютно нет ничего интересного! И кто-то еще смеет говорить, что Харьков - это не провинция. Напоследок они немного освежились холодным лимонадом и направились к выходу. И даже почти было вышли под палящие лучи июньского солнца, от которого не всегда укрывали и зонтики-парасоли - но внезапно Софье Михайловне стало слегка дурно. По крайней мере, именно так истолковала проявившуюся бледность ее лучшая подруга:

  - Софи, что с тобой?!..

  Вопреки ее самым худшим опасениям, падать в обморок статская советница все же не торопилась. Вместо этого она глубоко вздохнула, попросила обождать ее на месте, после чего отошла в сторонку - прямо к молодому, и очень интересному господину весьма приятной наружности. Да что там приятной - в нем буквально все кричало о том, что он им ровня. И по положению в обществе, и по своему состоянию - уж такие-то моменты Ольга Васильевна Гордиенко научилась подмечать еще тогда, когда носила девичью фамилию. Меж тем, ее подруга и этот интригующий господин оказались давними знакомыми - стоило только ей подойти, как он тут же засвидетельствовал свое почтение поцелуем руки, а затем показал на скамейку в небольшой нише, предлагая тем самым присесть.

  Они разговаривали всего пять минут - но за это короткое время Ольга вся извелась. Вернее, ее извело все возрастающее любопытство, утолить которое не представлялось никакой возможности - ни сейчас, ни потом. Потому что Софи иногда была ну просто невыносима, напрочь отказываясь немного посекретничать. Или рассказать о своих прошлых сердечных привязанностях. Бука!

  - Пойдем?

  Невольно вздрогнув, коллежская советница поняла, что погрузившись в свои переживания, пропустила чужие. Точнее - не заметила, как таинственный, и уже безумно интригующий незнакомец куда-то исчез, а подруга вернулась обратно. Впрочем, кое-какие материальные следы прошедшей встречи все же остались - госпожа Волошина-Томанова держала в руках небольшой бархатный футляр, и время от времени немного растерянно на него поглядывала. Как смотрят на змею незнакомого вида, гадая - ядовитая она, или же нет?

  - Кто это был, Софи?

  - Один мой знакомый. Признаться, я думала, что больше его не увижу... Прости, ты что-то сказала?

  Ольга Васильевна терпеливо повторила свой вопрос, даже и не удивляясь столь вопиющей невнимательности. Действительно, не каждый же день внезапно встречаешь давнего знакомого?

  - Он что-то тебе оставил?

  - Ах, это?.. Не мне, моей Сашеньке - небольшой подарок на день ангела.

  Как ни мучилась неудовлетворенным любопытством молодая женщина, ее подруга так и осталась глуха ко всем невинным намекам - а ведь в такой 'обертке', как правило, дарили драгоценности. Что ж, она и так знала, что Софи вредина и... Ничего, рано или поздно все равно не утерпит, и похвастается!

  И только поздним вечером, оставшись в полном одиночестве и тишине, хозяйка поместья решилась посмотреть, что же ей вручил настоящий отец Сашеньки. Тихо щелкнул футляр, раскрываясь - и под светом трех свечей, истекающих желтым воском в потемневшем от времени серебряном канделябре, на черном бархате засияло серебристой платиной и застывшими каплями красно-фиолетовой крови небольшое украшение. Гладкий овальный медальон-ладанка, с выложенным из небольших плоских аметистов крестом - подарок любящего отца своей двухлетней малышке. Дар, который невозможно ни спрятать до лучших времен, ни еще как-то скрыть - князь ясно дал понять, что будет весьма недоволен, не обнаружив его у законной владелицы. И не менее ясно намекнул, что всегда будет рядом с дочкой - тем, или иным образом. Правда, в его внимании были и положительные моменты:

  'В случае любых неприятностей или же нужды в чем либо - вы можете на меня рассчитывать, Софья Михайловна...'.

  Судорожно вздохнув, она покрутила ладанку в руках, и совсем было собиралась положить ее обратно - но присмотрелась еще раз и передумала. Кончик ее ухоженного ноготка надавил на едва заметный выступ - и изящный медальончик раскрылся на две половинки, плакированные изнутри червонным золотом. На правой был затейливо выгравированный вензель, состоящий из сдвоенных литер 'А'. Знакомый, ужасно знакомый вензель - у нее когда-то хранились письма, подписанные именно так. Да и сейчас, глубоко-глубоко в недрах личного бюро, при желании вполне можно отыскать парочку листков, подписанных...

  С любовью, Александр Агренев.

  На левой стороне раскрывшейся ладанки таких литер было уже три.

  Александра Александровна Агренева.

  'Я буду участвовать и в жизни, и воспитании моей дочери'.

  Вспомнив эти слова, сказанные мягко и спокойно, но одновременно с какой-то просто чудовищной властностью, баронесса почувствовала непреодолимое желание разрыдаться. Всхлипнула раз, другой...

  - Прошлое, ну почему же ты не отпускаешь меня!