если бы он высматривал кого-то.

«Нет, по ориентировкам он не проходит», — решил наконец Смеляков.

Бородатый мужчина остановился перед ним и протянул Виктору четыре паспорта.

— Добрый день, — произнёс бородатый; рука, державшая документы, была элегантна и тонка. — Я хочу сдать паспорта для получения визы.

Смеляков открыл верхний паспорт и прочитал: «Смоктуновский»[30] . Он перевёл глаза на стоявшего перед ним знаменитого артиста и виновато улыбнулся.

«Какой же я идиот! — воскликнул он мысленно, мгновенно фиксируя в голове номер паспорта. — Как же я сразу не понял, что это Смоктуновский? Так, а это кто? Филипп? Так, это сын…»

— Конечно, пожалуйста, проходите, — сказал Виктор и сразу шагнул в будку, чтобы записать данные загранпаспорта.

«Какой же я олух! — мысленно ругал себя Виктор. — Не признал известнейшего актёра! Тоже мне — постовой! Но ведь у него борода на лице! Он никогда таким не был!.. Но ёлки-палки! Так ведь любой преступник может бороду наклеить!.. Но ведь… Нет, это не просто борода, она же ещё и осветлённая у него!.. Чёрт возьми, сколько всего сразу оказалось… И всё я один в дураках! Кого же ещё ругать? Я же не распознал сразу?.. А ведь серьёзный опыт…»

Виктор зашёл в будку и быстро записал все данные паспортов в свой блокнот. По инструкции, полагалось фиксировать всю информацию о приходивших в посольство людях.

«Специалистов изготовить паспорт и прилепить к нему липовую печать вам встретится немало! — звучали в голове Смелякова слова, услышанные однажды на лекции. — Вы даже не представляете, сколько найдётся специалистов подделать паспорт… Мне однажды в руку сунули червонец, нарисованный цветными карандашами, а я не сумел сразу понять, что червонец “липовый”! А это было давно, друзья мои! Теперь-то средства получше стали, не вручную народ работает… Так что будьте добры смотреть во все глаза!»

— Ты чего глаза с тарелку сделал? — спросил подошедший Воронин, когда Смеляков вышел из будки, записав данные Иннокентия Смоктуновского. — Чего ты мне показываешь? Не понимаю я.

— Представляешь, это сам Иннокентий Смоктуновский! А я пялюсь на него, не могу понять, откуда мне это лицо известно!

— Бывает, — Воронин отвернулся.

У посольства Конго припарковалось такси. Из машины осторожно выбрался конголезец и вытащил за собой лохматую собачонку. Он был длинноног, неуклюж и напоминал мультипликационного человечка.

— Глянь-ка, какой фрукт прикатил, — улыбнулся Виктор, — смешной. Вылитый Дуремар.

— У Дуремара лицо другое, не обезьянье… Я однажды видел тут этого, — ответил Воронин. — Студент, доводится родственником посольскому повару.

В это мгновение собачонка громко тявкнула и выпрыгнула из рук африканца. Перевернувшись в воздухе, она упала на голову, завизжала и бросилась бегом вдоль переулка. Таксист заливисто захохотал. Студент закричал что-то, да так пронзительно, что собачонка остановилась, припала к асфальту и затаилась. Африканец, высоко задирая тонкие ноги, помчался к собачонке, но едва он достиг её, как она сорвалась с места и помчалась в обратную сторону, виляя вправо и влево. Возле ворот финского посольства собачка замерла на пять секунд и, не дожидаясь приближения своего хозяина, метнулась под ворота на территорию Финляндии.

Стоявшая посреди двора Елена посмотрела рассеянно на смешное вихрастое существо, но не сделала ни единого движения. Собачка же подбежала к ней и устроилась возле её ног. Африканец подлетел к воротам и, прижавшись лицом к чугунным прутьям, залопотал на своём языке.

— Подождите, — подошёл к нему Воронин, — сейчас всё решим. Не кричите, пожалуйста, а то ваша псина и вовсе спрячется.

— Это ваша? — Елена подошла к воротам с противоположной стороны, держа собачонку на руках.

— Мой, мой, — закивал, показывая огромные белые зубы, чернокожий студент и вытянул руки, чтобы принять зверушку.

— Вот! Держите! — Елена отдала собачонку. — Смешно, правда? — Она посмотрела на Смелякова, пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Смешно, — не меняясь в лице отозвался он.

— Как же это он так? Могла ведь и убежать совсем, — она перевела взгляд на Воронина.

Лейтенант по-доброму улыбался:

— Ему бы на верблюде с такими ногами. Да он бы и не поймал её. Это всё равно что жирафу ловить мышку-полёвку…

— Чего только не увидишь тут, правда? — Елена постаралась придать своему голосу максимум бодрости.

Она постояла с минуту возле ворот, поглядывая на постовых, но так и не сумела понять по выражению их лиц, видели они её вчерашний загул или нет, зафиксировали её «неконтролирумый контакт с иностранцами» или нет.

— Что ж, — пробормотала она, — пойду работать… Ой, у вас сигаретки не будет?

— Пожалуйста, — Смеляков с готовностью протянул пачку «Честерфилда».

— Спасибо, — Елена закурила и медленно пошла в здание.

В течение дня она ещё несколько раз выглядывала из окна и выходила во двор, чтобы пройтись вдоль ограды. Виктор видел, что женщина нервничала, и его подмывало сказать ей, чтобы она не беспокоилась, а если и не сказать, то хотя бы просто дать понять это. И всякий раз он спешил посмотреть на Воронина. Тот ничем не проявлял себя, стоял на посту, как обычно, безучастно оглядывая улицу.

Когда рабочий день закончился, Елена вышла из ворот, попрощалась с постовыми, сделала несколько шагов и остановилась. Потоптавшись на месте, она обернулась, глядя в землю.

— Что-нибудь потерялось? — Смеляков сделал шаг по направлению к ней. — Помочь?

— Показалось, будто упало что-то… — её голос едва слышался.

Елена подняла на него глаза, и он увидел такую нечеловеческую мольбу в её взоре, что решил хоть приободрить её.

— Вы чудесно выглядите сегодня, — сказал он

— Правда? А спала плохо, — она не сводила с него глаз.

— Наверное, во дворе было шумно? А у нас здесь тихо было, как всегда.

Она помолчала, продолжая стоять на месте и перебирая пальцами застёжку сумочки.

— Вы не беспокойтесь, — Виктор сделал паузу, — ступайте спокойно домой. Если я найду здесь что- нибудь, я подниму… Но по-моему, вы ничего не уронили, вам показалось…

Она растерянно оглядела тротуар вокруг себя и опять посмотрела на Смелякова:

— Правда?

— Не тревожьтесь.

— Спасибо…

Когда она скрылась за поворотом, Виктор мысленно улыбнулся.

«Ну вот… Маленькое доброе дело… А я, оказывается, умею улыбаться не только лицом, но и внутри… Как же приятно быть добрым… Чертовски приятно!»

Уже больше месяца Юдин обитал у Эльзы Шапошниковой. Старушке, у которой он снял комнату, он по-прежнему платил.

— Комната остаётся за мной, Варвара Семёновна, — внушительно сказал он бабке, впервые обратившись к ней по имени. — Мне по району ездить много приходится, материал для газеты собираю. Но комнату вы никому не сдавайте, добро?

— А чего сдавать, коли постоялец имеется?