культуре, которую начал делать, прежде чем его выкинули из эфира, но к тому времени я уже чувствовал, что дело дурно пахнет, и отвечал крайне осторожно. Однако чем меньше становился мой личный интерес к мистеру Хартфорду, тем больше росло любопытство. Кто все-таки за ним стоял? Наверняка не Би-си-си…

Наконец, когда его жалость к самому себе иссякла, он перешел к сути.

— У меня есть кое-какие новости, от которых вы подпрыгнете, — с довольным видом сказал Джин. — У американских телесетей вскоре появится настоящий конкурент. Произойдет это именно так, как вы предсказывали. Те самые люди, которые отправили на Луну телевизионный передатчик, могут запустить и другой, намного более мощный, на орбиту вокруг Земли.

— Рад за них, — осторожно сказал я. — Здоровая конкуренция еще никому не вредила. Когда планируется запуск?

— В любой момент. Первый передатчик расположится точно к югу от Нового Орлеана, естественно, над экватором. Он окажется над акваторией Тихого океана, вне чьей-либо территории, так что не вызовет никаких политических осложнений. Однако эта штука будет висеть в небе, видимая для всех от Сиэттладо Ки-Уэста. Только представьте! Единственная телевизионная станция, на которую могут настроиться все Соединенные Штаты! Да, даже Гавайи! Ее передачи невозможно будет заглушить. Впервые в каждом американском доме прием станет чистым, без каких-либо помех. Никакие бойскауты Джея Эдгара[22] не смогут этому помешать.

«Вот, значит, чем ты занимаешься, — подумал я. — По крайней мере, со мной ты откровенен».

Я давным-давно научился не спорить с марксистами и сторонниками плоской Земли, но если Хартфорд говорил правду, то мне хотелось вытянуть из него все, что можно.

— Должен слегка остудить ваш энтузиазм, — сказал я. — Есть несколько пунктов, которые вы, возможно, не учли.

— Какие же?

— Другая сторона станет действовать точно так же. Всем известно, что военно-воздушные силы, НАСА, «Белл Лабс», «Ай-Ти-энд-Ти», «Хьюз» и полдюжины других организаций работают над аналогичным проектом. Как бы ни пытались русские проталкивать в Штаты свою пропаганду, к ним с лихвой вернется то же самое.

Хартфорд невесело усмехнулся.

— Ну, знаете, Кларк! — Я был рад, что он не обратился ко мне по имени. — Я слегка разочарован. Вам ведь наверняка известно, что Соединенные Штаты на годы отстают по объему полезного груза, выводимого на орбиту? Думаете, старая Т-три — последнее слово русских?

Именно тогда я начал воспринимать его слова всерьез. Он был абсолютно прав. Т-3 могла вывести на орбиту высотой в тридцать пять тысяч километров, кстати, единственную, где спутник мог оставаться неподвижным относительно Земли, по крайней мере в пять раз больше груза, чем любая американская ракета. К тому времени, когда США сумеют с ней сравняться, одному небу известно, где окажутся русские. Да, небу уж точно будет известно…

— Ладно, — согласился я. — Но зачем пятидесяти миллионам американских семей сразу же переключать канал, как только у них появится возможность настроиться на Москву? Я восхищаюсь русскими, но с развлечениями у них хуже, чем с политикой. Что у них еще есть, кроме Большого театра? Лично мне надолго хватит и одного маленького балета.

Ответом мне снова была все та же своеобразная улыбка. Хартфорд придерживал нокаутирующий удар, чтобы нанести его именно сейчас.

— Это вы первым заговорили про русских, — сказал он. — Да, они действительно в этом участвуют, но только как исполнители. Независимая организация, на которую я работаю, заключает с ними договоры на конкретные услуги.

— Серьезная контора, — сухо заметил я.

— Да, одна из самых крупных. Даже несмотря на то что Штаты пытаются делать вид, будто ее не существует.

— Ага, — довольно глупо проговорил я. — Вот, значит, кто ваши спонсоры.

До меня доходили слухи, что СССР собирается запускать спутники для Китая. Теперь стало похоже, что слухи эти выглядели весьма сдержанными по сравнению с правдой. Но я все еще не имел понятия, насколько именно.

— Вы совершенно правы насчет русской индустрии развлечений, — продолжал Хартфорд, явно наслаждаясь собственными словами. — После первого всплеска интереса к новинке ее рейтинг упадет до нуля. Но не у программы, которую планирую я. Моя задача — найти материал, который выведет из игры всех прочих конкурентов, если выйдет в эфир. Думаете, это невозможно? Допивайте, и идем ко мне в номер. Я хотел бы показать вам высокоинтеллектуальный фильм о религиозном искусстве.

Что ж, он отнюдь не был сумасшедшим, хотя на несколько мгновений у меня и возникла подобная мысль. Название, появившееся на экране, словно специально было рассчитано именно на то, чтобы зритель тотчас же переключил канал, едва успев его прочитать: «Некоторые аспекты тантрической скульптуры тринадцатого века».

— Не беспокойтесь, — усмехнулся Хартфорд на фоне жужжания проектора. — Подобное название избавляет меня от излишних проблем с чересчур любопытными таможенниками. Оно вполне точное, но когда придет время, мы поменяем его на другое, привлекательное для публики.

Через пару минут, после нескольких безобидных длинных планов архитектурных съемок, я понял, что он имел в виду.

Возможно, вы знаете, что некоторые индийские храмы украшены великолепно исполненными барельефами, тематику которых мы на Западе вряд ли могли бы отнести к религиозной. Назвать их чересчур откровенными — значит преуменьшить до смешного. На долю воображения, каким бы оно ни было, они ничего не оставляют, однако в то же время являются гениальными творениями искусства. Таковым оказался и фильм Хартфорда.

Если вам интересно, то он был снят в храме Солнца в Конараке. После я выяснил, что это святилище находится на побережье Ориссы, примерно в сорока километрах к северо-востоку от Пури. В справочной литературе о нем говорится уклончиво. Некоторые авторы извиняются за очевидную невозможность привести иллюстрации, но Перси Браун в своей «Архитектуре Индии» выражается достаточно прямо, говоря, что барельефы «носят бесстыдно-эротический характер, не имеющий параллелей в архитектуре каких-либо иных строений». Весьма смелое заявление, но я посмотрел фильм и вполне могу ему поверить.

Благодаря потрясающей работе оператора и монтажера древние камни в буквальном смысле оживали перед движущимся объективом. На экране возникали потрясающие виды восходящего солнца, выхватывавшего из тени тела, переплетенные в экстазе. Внезапные крупные планы демонстрировали сцены, которые разум в первое мгновение отказывался воспринимать. Мягкие линии камня, обработанного рукой мастера, воплощали в себе все фантазии и извращения, на какие только способна любовь. Камера совершала бесконечные наезды и проходы, смысл которых оставался неясным глазу, пока картинка не застывала неподвижно, вызывая образы желания, неподвластного времени, и вечной похоти.

Музыка идеально соответствовала ритму фильма. В основном звучали ударные. Иногда с ними тонкой нитью переплеталась мелодия, ведомая каким-то неизвестным мне струнным инструментом. В какое-то мгновение она казалась томительно медленной, словно первые такты «Послеполуденного отдыха» Дебюсси, затем вступали барабаны, ритм которых становился все чаще, достигая бешеной, почти невыносимой кульминации. Искусство древних скульпторов и современного кинооператора объединилось сквозь века, создав поэму наслаждения, оргазм на пленке, к которому вряд ли мог остаться равнодушным хоть один мужчина.

Экран залил яркий свет, сладострастная музыка смолкла. Последовала долгая пауза.

— Господи! — проговорил я, постепенно приходя в себя. — Вы собираетесь передавать в эфир вот такое?

Хартфорд рассмеялся и ответил:

— Поверьте, это ничто по сравнению с прочим. Просто данная пленка — единственная, которую я могу без риска возить с собой. Мы готовы в любой момент защищать нашу позицию с точки зрения